Жорж Сименон - Револьвер Мегрэ

— Она не говорила, где она остановится в Лондоне, в каком отеле?

— Нет.

— А сколько времени она там пробудет?

— Она ничего не говорила. Собралась за полчаса, оделась, уложила вещи.

— Как она была одета?

— В серый костюм.

— Взяла вечерние туалеты?

— Только два.

— Кажется, у меня нет больше вопросов, ложитесь наконец спать, а я пойду.

— Уже? Вы торопитесь?

Жоржетта, конечно, нарочно откидывалась на подушки, чтобы была видна полоска кожи между пижамной кофточкой и поясом.

— Вам часто приходится вести расследование по ночам?

— Случается.

Она вздохнула.

— А я теперь не засну, раз уже проснулась. Конечно, не засну. Который час?

— Скоро три.

— В четыре уже начнет рассветать и птички запоют.

Он поднялся, досадуя, что приходится ее разочаровывать, и зная, что она еще надеется, что он не уходит, а только хочет подойти к ней поближе. Когда она увидела, что он направляется к двери, она тоже встала.

— Вы еще придете?

— Возможно.

— Приходите, когда угодно. Только дайте два коротких звонка, потом один длинный. Я буду знать, что это вы, и сразу открою. Когда я остаюсь одна, я никогда не открываю.

— Благодарю вас, мадемуазель.

Он снова почувствовал запах постели и подмышек. Тяжелая грудь задела его рукав с определенной настойчивостью.

— Желаю удачи! — сказала она вполголоса, когда Мегрэ вышел на площадку. И перегнулась через перила, чтобы посмотреть, как он будет спускаться по лестнице.

В уголовной полиции его ждал Жанвье, у которого был измученный вид после долгих часов, проведенных на улице Попинкур.

— Как дела, патрон? Он заговорил?

Мегрэ отрицательно покачал головой.

— На всякий случай я оставил там Кара. Мы буквально перевернули вверх дном квартиру. Но безрезультатно. Вот единственное, что я могу вам показать.

Мегрэ сначала налил себе рюмку коньяку и передал бутылку инспектору.

— Увидите, это занятно.

В картонной обложке, сорванной со школьной тетради, были собраны газетные фотографии и вырезки. Мегрэ, нахмурившись, читал заголовки, просматривал тексты под лукавым взглядом Жанвье. Все вырезки без исключения были посвящены комиссару Мегрэ, многие статьи — семилетней давности. Отчеты расследований, печатавшиеся изо дня в день, краткие обзоры заседаний суда и даже приговоры.

— Вам ничего не бросается в глаза, патрон? Ожидая вас, я прочел их все от доски до доски.

Мегрэ сам кое-что заметил, но ему не хотелось об этом говорить.

— Честное слово, здесь отобраны те дела, в которых вы в той или иной степени выступаете в роли защитника обвиняемого.

Одна из статей даже называлась «Добродушный комиссар». Другая была посвящена показаниям Мегрэ, в которых каждая фраза комиссара говорила о сочувствии к обвиняемому молодому человеку. Еще более определенной была статья под заголовком «Человечность Мегрэ», напечатанная год назад в одном еженедельнике; статья разбирала не отдельный случай, а анализировала общие проблемы преступности.

— Ну, что вы об этом думаете? Подборка доказывает, что малый уже давно следит за вами, интересуется каждым вашим шагом, вашим характером.

Многие фразы были подчеркнуты синим карандашом, в особенности слова «снисходительность» и «понимание». Один абзац был целиком обведен карандашом, тот самый, в котором репортер, описывая последнее утро приговоренного к смертной казни, рассказывал, что последней просьбой осужденного, отказавшегося от священника, было желание поговорить с Мегрэ.

— Вам не кажется это занятным?

На лице Мегрэ появилось сосредоточенное выражение, как будто эта находка навела его на новые мысли.

— Больше ты ничего не нашел?

— Счета. Неоплаченные, конечно. Барон весь в долгах. Даже угольщику должен с прошлой зимы. Вот фотографии жены Лагранжа с первым ребенком.

Снимок был плохой. Платье старомодное, прическа тоже. Молодая женщина печально улыбалась. Возможно, в эту эпоху грусть считалась признаком изысканности. Но Мегрэ готов был поклясться — любой человек при взгляде на эту фотографию понял бы, что женщина несчастна.

— В одном из шкафов я нашел ее платье из бледно-голубого шелка и картонку с детским приданым.

У самого Жанвье было трое детей, младшему не было еще года.

— А моя жена хранит только их первые башмачки.

Мегрэ снял трубку.

— Изолятор тюремной больницы! — сказал он негромко. — Алло! Кто у телефона?

Это оказалась сестра, та рыженькая, с которой он был знаком.

— Говорит Мегрэ. Как Лагранж? Что вы сказали? Плохо слышно.

Она сказала, что больному сделали укол и он заснул почти сразу же после ухода профессора. Полчаса спустя, услышав слабый шум, она на цыпочках вошла в палату. Он плакал.

— Он с вами говорил?

— Я зажгла свет. На его щеках были следы слез. Лагранж молча, долго смотрел на меня. Мне показалось, что он хочет в чем-то признаться.

— Он вам показался нормальным?

Она заколебалась.

— Не мне об этом судить.

— А что было дальше?

— Он хотел взять меня за руку.

— Он взял вас за руку?

— Нет. Он начал стонать, повторяя все одно и то же: «Вы не позволите им меня бить, не позволите?.. Я не хочу, чтобы меня били».

— Все?

— Под конец он стал волноваться, закричал: «Я не хочу умирать! Не хочу! Спасите меня!..»

Мегрэ повесил трубку, повернулся к Жанвье, который явно боролся со сном.

— Можешь идти спать.

— А вы?

— Я буду ждать до половины шестого. Нужно проверить, действительно ли мальчуган уехал в Кале.

— А для чего это ему понадобилось?

— Чтобы догнать кого-то в Англии.

В среду утром, украв у него револьвер, Ален раздобыл патроны. В четверг он вошел в дом на бульваре Ришар-Валлас, а через полчаса проживающая в этом доме Жанна Дебюль, знакомая его отца, которой кто-то позвонил по телефону, поспешно собралась и уехала на Северный вокзал.

Чем занимался мальчик днем? Почему он не уехал сразу? У него не было денег? Он мог их раздобыть только одним путем, для этого он должен был дождаться наступления темноты. Вряд ли было случайностью, что он ограбил промышленника из Клермон-Феррана вблизи Северного вокзала, незадолго до отхода поезда на Кале.

— Да, я совсем забыл сказать вам, что звонили по поводу бумажника. Его нашли на улице.

— На какой?

— На улице Дюнкерк.

Опять вблизи вокзала.

— Без денег, конечно.

— До ухода позвони в паспортный стол. Спроси, выдавали ли они заграничный паспорт на имя Алена Лагранжа.

Мегрэ подошел к окну. Еще не рассвело, был тот холодный серый час, который наступает перед восходом солнца. Сена казалась почти черной в синеватом тумане; на катере, пришвартованном к набережной, матрос поливал палубу из шланга. Буксирный пароход бесшумно шел вниз по течению, чтобы забрать откуда-то баржи и нанизать их, как четки, на трос.