Николай Леонов - Джентельмен удачи

– Это верно, мороки много, – кивнул старик. – И с мундиром согласен. Я ведь всю жизнь на воде. Сначала по морям ходил, а под старость на речной флот перешел. До больших звезд, правда, не дослужился, но награды кое-какие имею... Хотя все это, конечно, только присказка. Давай знакомиться, что ли? Борис Павлович Переверзев. Можешь меня для краткости Палычем звать. Твое имя я уже и без тебя прочитал, а потому позволь сразу спросить, чего это ради ты в такую даль из Москвы перся? И про какую такую опасность ты тут говорил?

Они пожали друг другу руки, и Переверзев повел Крячко прямо на кухню. Тот на всякий случай напряг все свое внимание, чтобы определить, присутствует ли кто-либо еще в квартире, но старик сразу это заметил.

– Ты не пыжься, – сказал он. – Один я. Супруга моя два года как померла. Остался я, полковник, без спутницы жизни. Несладко.

– Тяжело, – согласился Крячко. – Тем более что и сынок ваш Анатолий...

Переверзев нахмурился, вошел на кухню, загремел дверцей шкафа.

– Про сына потом, – сурово сказал он. – Голодный небось? Макароны по-флотски будешь?

– По-флотски тем более, – с энтузиазмом ответил Крячко.

Хозяин водрузил на огонь сковороду, накрытую тяжелой крышкой, расставил на столе посуду, нарезал хлеб, вытряхнул из банки несколько рыжеватых соленых огурцов. Потом, подумав, нахмурил брови и вопросительно посмотрел на Крячко.

– Час будто бы совсем не подходящий, – сказал он, – но за знакомство следовало бы пропустить по маленькой? Ты как сам считаешь?

– Раз надо, значит, надо, – просто сказал Крячко. – Мы трудностей не боимся. Особенно если они маленькие.

– Ты, я вижу, человек душевный, – одобрительно заметил старик, залезая в холодильник и извлекая оттуда бутылку водки. – И, прямо скажу, на полковника ни хрена не похож. А я уж этого добра навидался!

– Вот интересно, – бодро заявил Крячко, усаживаясь за стол, – а зачем, спрашивается, человеку быть похожим на полковника, если он и так полковник? Это, я считаю, совершенно лишнее, Палыч!

– Может, ты и прав, – кивнул хозяин, ставя на стол исходящие раскаленным паром макароны и разливая водку по маленьким граненым рюмкам. – Но все равно, полковник полковнику рознь. С тобой вот я даже и выпить не прочь, хотя, была бы жива моя Валентина Степановна, ох и дала бы она нам за такое безобразие! – Он тихо засмеялся и тут же с легкой грустью добавил. – Это теперь я сам себе хозяин. Хочу в шесть утра пью, хочу – в час ночи. Только радости, брат, в этом, как выясняется, не больно много... Ну, давай, за все хорошее!

С весьма торжественным видом они хлопнули по рюмке, закусили огурцом, после чего навалились на пылающие макароны. Крячко не торопил события, наяривал флотское блюдо и ждал, когда старик сам заговорит о сыне.

– Ну что, еще по одной? – спросил Переверзев, когда они утолили первый голод.

Крячко не возражал. Выпив еще немного и доев макароны, они расслабились и, сдвинув в сторону посуду, закурили. Оказалось, что Переверзев до сих пор предпочитает «Беломор». Он и Крячко угостил папиросой. Тот не отказался, поблагодарил и щелкнул зажигалкой. Они задымили, и старик, уставясь Крячко в глаза, сказал грубовато:

– Ну, давай, говори, чего тебя сюда занесло? И при чем тут мой сын?

– Я отвечу, – кивнул Крячко. – Только сперва, Палыч, скажи как на духу – когда в последний раз сына видел?

– Давно уже не видал, – спокойно ответил старик. – Почитай, лет двенадцать... Да нет, больше!.. – он завел глаза к потолку, словно считая в уме прожитые годы.

– Стоп-стоп-стоп! – быстро проговорил Крячко. – Я тебя, Палыч, уважаю и в положение твое вхожу, но сразу прошу – не ври ты мне! Так ты ничего для себя не выиграешь, а положение сына усугубишь. Этого ты хочешь?

Переверзев прищурился.

– Это на каком основании ты меня во вранье уличаешь? – спросил он с большим интересом. – Есть у тебя основания, или, как у вас говорится, на понт меня берешь?

– Есть основания, – уверенно заявил Крячко. – Как не быть? Смотри, единственный твой сын много лет назад в море ушел, по чужим краям скитался, в передряги всякие попадал, ни весточки от него, ни хрена годами не было, и тут вдруг прихожу я и завожу разговор о сыне, а ты и слушать не хочешь – гонишь меня, такой здесь не проживает... Как такое поведение назвать? Неестественное поведение – вот как! И ты меня как хочешь убеждай, Палыч, а сына ты видел недавно, знаешь, что жив, а потому так спокоен. И про опасность знаешь – потому и меня пускать не хотел. Верно я все говорю? Верно, конечно, потому что – психология! И вот что интересно, ты знаешь, мы знаем, а ходим вокруг друг друга, как кот вокруг сала. Не дело это.

– А что такое вы знаете? – осторожно поинтересовался Переверзев.

– Ну уж ты, Палыч, вообще! – уничтожающе заметил Крячко. – Я все-таки мент, хотя и душевный. А менты как говорят – вопросы здесь задаю я! Все понятно?

Старик повесил голову, со злом раздавил папиросу в пепельнице и тут же полез за другой.

– Ладно, полковник! Правильно ты все понял. Не буду с тобой в кошки мышки играть – расскажу все, что знаю. Все равно ничем другим помочь сыну я не смогу. Он сам себе хозяин стал. Чем живет, на что надеется – не пойму, а сам ничего не говорит. А я ведь чувствую, что на грани он! И чувствую, и вижу... Только вот хочу у тебя спросить. Раз милиция моим сыном так заинтересовалась, что сразу полковники в ход пошли, значит, крепко он во что-то вляпался, а? Говори прямо, не скрывай, и я ничего скрывать не стану.

Крячко внимательно все выслушал, закурил новую сигарету и сказал, стараясь, чтобы голос звучал как можно уважительнее:

– А ведь я, Палыч, и сам ничего не знаю! Может, если бы знал, то и не приехал бы к тебе. Тут ведь какая история – нас не один твой сынок интересует. Нас команда интересует, с которой он плавал. Есть намек, что попала эта команда за границей в серьезный переплет, а вот теперь как будто бы сюда вернулась, по крайней мере некоторые... Твой-то, значит, вернулся?

У старика неожиданно задрожали веки, задрожала нижняя губа, задрожали руки – да так, что он поторопился положить папиросу.

– Вернулся, – всхлипнул он, пряча глаза. – Неделю назад вернулся парнишка мой... Пятнадцать годков не виделись... Прямо скажу, нехорошее я уже думал, полковник. И мать вот чуток не дождалась... – он махнул рукой и заплакал, утирая слезы краем тельняшки.

Крячко деликатно промолчал. Все, что сдерживал в себе этот суровый человек пятнадцать долгих лет, теперь выплеснулось наружу, и нельзя было этому помешать.

– И тут опять же, – продолжил дрожащим голосом бывший моряк. – Заявился вдруг с пакетиком под мышкой – улыбается, будто на минутку за хлебом выходил. А как, что – ничего не говорит! Всякое бывало – и весь ответ. Я, говорит, дня на четыре, не больше. Дело, говорит, важное надо сделать, батя. А сам и четырех дней не пробыл! Исчез, как сквозь землю провалился!