Луиза Пенни - Разные оттенки смерти

– И вы думали, что убийца – он?

Бовуар кивнул:

– Я тоже был в этом уверен. Не только твой отец.

– Как же случилось, что вы поменяли мнение? Кто-то другой признался в убийстве?

– Нет. Ты помнишь то время через несколько месяцев после операции на заброшенной фабрике, когда твой отец приходил в себя после ранения?

Анни кивнула.

– Вот тогда у него и стали появляться сомнения. Он попросил меня вернуться в Три Сосны и провести новое расследование.

– И ты его провел.

Жан Ги кивнул. Конечно, он поехал в Три Сосны. Он выполнил бы любой приказ старшего инспектора, хотя у него самого сомнений в вине Оливье не было. Он считал, что в тюрьме оказался виновный. Но повторное расследование выявило нечто такое, что повергло его в шок.

Он обнаружил настоящего убийцу. И узнал истинную причину преступления.

– Но ты ведь бывал в Трех Соснах и после ареста Оливье, – сказала Рейн-Мари. – Ты уже встречался с ними после той истории.

Она тоже ездила в Три Сосны и подружилась с Кларой, Питером и другими, хотя некоторое время не встречалась с ними – после того случая.

– Верно, – кивнул Арман. – Мы с Жаном Ги отвезли Оливье домой, когда его выпустили из тюрьмы.

– Не могу даже вообразить, что он чувствовал.

Гамаш молчал, вспоминая снежные сугробы в лучах солнца. Сквозь заиндевевшее стекло он видел жителей деревни, собравшихся в бистро. В тепле и безопасности. Веселый огонь в камине. Пивные стаканы и кружки кофе с молоком. Смех.

И Оливье, который застыл в двух шагах от двери, не сводя с нее глаз.

Жан Ги пошел было открыть ее, но Гамаш его остановил. Они ждали на жгучем морозе. Ждали, когда Оливье сделает шаг.

Прошла, казалось, целая вечность, а на самом деле всего несколько секунд, и наконец Оливье протянул руку, помедлил еще немного и открыл дверь.

– Жаль, я не видела лица Габри, – заметила Рейн-Мари, представляя себе этого крупного эмоционального человека в момент возвращения его партнера.

Вернувшись тогда домой, Гамаш рассказал жене обо всем этом. Но какие бы восторги ни представляла себе Рейн-Мари, реальность была еще эмоциональнее. По крайней мере, со стороны Габри. Остальные жители тоже были рады видеть Оливье. Однако…

– Так в чем дело? – спросила Рейн-Мари.

– Да, Оливье не убивал этого человека, но, как тебе известно, во время процесса всплыло много некрасивых вещей о нем. Оливье обкрадывал Отшельника, пользуясь их дружбой и тем, что старик впал в слабоумие. К тому же обнаружилось, что на деньги, полученные нечестным путем, Оливье скупил немало недвижимости в Трех Соснах. Даже Габри об этом не знал.

Рейн-Мари обдумала услышанное.

– Интересно, как его друг отнесся к этому, – сказала она наконец.

Этот же вопрос задавал себе и Гамаш.

– Так это Оливье ненавидит моего отца? – спросила Анни. – Но почему? Ведь отец вызволил его из тюрьмы. Привез назад в Три Сосны.

– Да, но Оливье считает, что из тюрьмы его вызволил я. А посадил твой отец.

Анни уставилась на Бовуара, потом отрицательно покачала головой.

А Бовуар продолжил:

– Твой отец извинился перед ним. Перед всеми, кто был тогда в бистро. Он сказал Оливье, что винит себя в случившемся.

– А что ответил Оливье?

– Что не может его простить. Пока не может.

Анни задумалась.

– Как отреагировал отец?

– Его это вроде бы не удивило и не расстроило. Напротив, мне кажется, он удивился бы, если бы Оливье вдруг решил все забыть и простить. Он бы ему просто не поверил.

Бовуар знал, что хуже непрощения может быть только неискреннее прощение.

Жан Ги не мог не отдать должного Оливье: тот не стал притворяться, будто принял извинения, а сказал наконец правду. Что пока он не готов прощать.

– А теперь? – спросила Анни.

– Полагаю, мы это увидим.

– Замечательно. А вы как считаете?

Арман Гамаш посмотрел на почтенного пожилого человека, стоящего рядом с ним.

– Я согласен с вами, – кивнул старший инспектор.

Они помолчали несколько секунд, разглядывая картину. Прием был в самом разгаре – разговоры, смех, встречи друзей, представление незнакомых.

Но эти двое образовали отдельный мирок, маленький, тихий quartier [6]   Здесь: уголок (фр.) . .

Они рассматривали повешенную сюда то ли намеренно, то ли случайно главную картину персональной выставки Клары Морроу. Ее работы, преимущественно портреты, висели на белых стенах главной галереи Музея современного искусства. Некоторые из них собрались вместе, словно хотели поговорить. Другие – в одиночестве, изолированно. Как эта.

Самый скромный из портретов на самой большой стене.

Без конкуренции и без компании. Островная нация. Суверенный портрет.

В одиночестве.

– Что вы чувствуете, глядя на эту картину? – спросил старик, бросив на Гамаша проницательный взгляд.

Старший инспектор улыбнулся:

– Понимаете, я вижу ее не в первый раз. Мы дружим с Морроу. Я присутствовал, когда Клара впервые вынесла этот портрет из своей мастерской.

– Счастливчик.

Гамаш пригубил великолепного красного вина из бокала и согласился. Счастливчик.

– Франсуа Маруа. – Старик протянул ему руку.

– Арман Гамаш.

Собеседник посмотрел на Гамаша внимательнее:

– Désolé [7]   Здесь: прошу прощения (фр.) . . Я должен был сразу вас узнать, старший инспектор.

– Вовсе нет. Меня больше устраивает, когда люди меня не узнают, – сказал Гамаш. – Вы художник?

Его новый знакомец был скорее похож на банкира. А может, на коллекционера? Словом, на человека с другого конца художественной цепочки. Лет семидесяти с небольшим. Состоятельный, в костюме, сшитом на заказ, и шелковом галстуке. Пользуется дорогим одеколоном. Очень тонкий запах. Волосы хотя и поредели, но безупречно и недавно подстрижены, лицо чисто выбрито, умные голубые глаза. Все это старший инспектор отметил быстро и инстинктивно. Франсуа Маруа казался одновременно эмоциональным и сдержанным и чувствовал себя как дома в этой богатой и довольно искусственной обстановке.

Гамаш оглядел зал, заполненный мужчинами и женщинами, которые переходили от одной картины к другой, разговаривали, чередовали закуску и вино. В середине гулкого пространства стояли две стилизованные неудобные скамейки. Скорее для интерьера, чем для использования. В другом конце зала он увидел Рейн-Мари, беседующую с какой-то женщиной. Нашел взглядом Анни. Дэвид уже приехал и, сняв куртку, направлялся к жене. Гамаш обшаривал взглядом зал, пока не нашел Габри и Оливье – они стояли бок о бок. Может, стоит подойти к Оливье и поговорить с ним?

И что сказать? Еще раз извиниться?

Что, если Рейн-Мари права? Нужно ли ему прощение? Искупление? Хочет ли он, чтобы та ошибка была вычищена из его личного дела? Из того дела, которое он ежедневно вел сам в глубине души?