Алексей Макеев - Замороженная страсть (сборник)

– Не забывай, что он был чуть ли не единственным другом Свечникова в школе.

– Ну да! – согласился Гуров, с кряхтением усаживаясь на диван и с удовольствием вытягивая ноги. – Это характеристика! Был один дружок, других мы с тобой не зафиксировали. Человек со сложным характером. Время ведь теряем, Станислав!

– Ты думаешь?

– За что вторая судимость? – вместо ответа спросил Гуров.

– Ага, интуиция заговорила, – снова тихо засмеялся в трубку Крячко. – Он еще тот аферист. Завтра к обеду будут у нас выписки из уголовных дел, я попросил.

– Умеешь ты к людям подходить, – улыбнулся Лев, – быстро твои просьбы выполняют.

– Талант у меня, – хмыкнул Крячко.

– А может, ты и прав. Родственные души. Детская дружба самая крепкая. Тем более что мы подозреваем человека на косвенных уликах, а тут еще одна, и такая веская. Друг детства с двумя судимостями, к тому же по таким тяжким статьям. Сколько он по второму отбарабанил в колонии?

– Вот-вот! Почувствовал? Двенадцать лет. Фотографию завтра нам пришлют. И еще я велел переслать фото Максимову. Он со своими фотоспециалистами там проверит на совпадение. Чем черт не шутит. Теперь спи спокойно, Лев Иванович, завтра у нас великий день! Или на коне, или опять все впустую, в песок!

Матери Краснощекова Марии Ивановне по документам было всего 64 года, но выглядела она старухой. Седые сухие волосы топорщились, кожа на лице и шее была дряблая. Но самое главное – это безжизненные глаза. Белесые мутные старческие глаза. Когда она увидела красную книжечку с надписью МВД, которую ей протянул Крячко, то в глазах сразу стали собираться слезы. Но лицо женщины оставалось все таким же безучастным. И во всем ее облике была только усталость, обреченность, безысходность и глухая, глубоко запрятанная материнская боль.

– Ну-ну. – Крячко взял женщину обеими руками за плечи и повел в комнату. – Ничего страшного не случилось. Просто мы хотели увидеть вашего сына Всеволода. Поговорить с ним хотели. Чего же вы сразу плакать, Мария Ивановна…

Гуров вошел в квартиру следом, осмотрелся по сторонам, слушая увещевания напарника краем уха, и сразу понял, что никакого Севы Краснощекова по кличке Сова они тут не найдут. Ни сегодня, ни завтра, ни через месяц. Нет его тут, и давно не было. Может, с того самого дня, как он освободился после второй ходки. А может, пожил с годок, пока осматривался и прикидывал, к какому прибыльному делу приобщиться, чтобы поменьше работать, да побольше иметь.

Он открыл тумбочку и увидел старые, слежавшиеся в плоские пыльные блины мужские тапочки. Да их не то что не надевали, их отсюда пару лет и не доставали. И в ванной комнате ничего не напоминало о мужчине в доме.

На вешалке в коридоре, в шифоньере в комнате тоже мужских вещей было минимум. Старые, застиранные, непригодные к носке рубашки, пиджак и рваная, но аккуратно зашитая куртка. Все это хранилось бережно, как память о сыне, который канул, исчез, растворился в окружающем мире. И ведь знает мать, что живой, а все равно как умер для нее. Вот и плачет периодически в рукав этого пиджака в прихожей, да в воротники рубашек, в которых уже и запаха сыночка Севы не сохранилось.

– И когда же он к вам, Мария Ивановна, приходил в последний раз? – спрашивал Крячко женщину, сидя с ней рядом на диване и заглядывая ей в глаза.

– Да уж года три, наверное… – тихо отвечала она, промакивая глаза платочком. – Как освободился во второй раз, так и пожил всего ничего. С полгодика, может, и пожил, а потом стал пропадать, уходить на несколько дней, а потом совсем не вернулся. Кто из соседок увидит, так придут, расскажут, мол, жив твой, видели его на днях тут…

– Как же он так? – непонимающе крутил Крячко головой. – Ведь вы ему мать, ведь вы же его вырастили, передачи носили, посылки слали.

Гуров присел на край полированного стола и слушал привычную, хорошо знакомую за годы службы историю. Историю, как мать потеряла живого сына. Как не уследила за ним еще в школе, как бросил он школу и ушел в училище, как не закончил и попал в колонию в девятнадцать лет. И все это время она винила себя в том, что недодала, недовоспитала, не объяснила чего-то важного, нужного, что сделало бы из него человека. И как контакт, потерянный еще в школьные годы, превратился у парня в стойкое раздражение при виде этой унылой, вечно ноющей, вечно со слезами на глазах матери, от которой всегда пахло корвалолом и валерьянкой. А где-то рядом были удачливые дружки и рассказы о вольготной сытой жизни, если фарт будет. Все как всегда. Фарт был, но недолго. И снова загремел Краснощеков в колонию. Теперь уже не за то, что обирал мелких предпринимателей и лоточников. Теперь он уже попытался создать аферу поинтереснее. Ничем не брезговал Сова. Ловила его ребятня на трассах перегонщиков подержанных машин из Германии, отбирали деньги, машины. Перебивали номера, изготавливали липовые документы и продавали в Казахстан, на Кавказ, в Среднюю Азию. Квартиры продавали при живых хозяевах, выпихнутых на улицу в картонные городки к бомжам.

И снова Краснощекова взяли, и снова СИЗО, пересылка, решетки в вагоне и колония. И снова он вернулся, поморщился, глядя на мать с ее постоянным нытьем. Замкнулся, оскалился и стал придумывать, как наладить что-нибудь похитрее, чтобы больше не попасться. А чтобы тебя не тронули, нужно зацепить кого-то из власти. Те и сами не утонут, и его утопить не дадут, повязаны ведь будут. Это он раньше по молодости не понимал, а теперь хорошо осознал, что неприкасаемые те, кто у власти. А ты хоть трижды вором в законе будь, тебя все едино свалят. Не те, так эти. И ушел он в один прекрасный день из дома по делу и… как-то так получилось, что больше не вернулся. Незачем ему было возвращаться.

Так это или не совсем так, из рассказа матери понять было сложно, но опыт и очень долгие годы общения с подобными Краснощекову типами доказывали, что все было примерно так. И что Сева по кличке Сова не угомонился и продолжает и будет продолжать свои криминальные делишки. Вопрос в другом: а имеет ли он отношение к тем делам, что расследуют Крячко и Гуров?

Когда сыщики возвращались к себе в Управление, позвонил Орлов. Судя по возбужденному голосу и торопливой речи, чего Гуров от своего старого друга и начальника не слышал уже давно, информация была важной. Более того, генерал Орлов успел ее осмыслить, проанализировать и составить у себя в голове план действий.

– Лев, вы где там со Станиславом?

– Возвращаемся. Встречались с матерью Краснощекова, он одноклассник Свечникова, они дружили в школе. Ты тоже считаешь, что зря…

– Вот что! – решительно прервал его Орлов. – Я посылал ребят в больницу к Хлебникову. Он узнал Краснощекова. Именно Краснощеков давал им задание. Правда, он его знает по кличке Сова.