Луиз Пенни - Хороните своих мертвецов

Защитная система Бовуара дала сбой – может быть, в этом был виноват тихий лесной домик, может быть, его состояние измождения после приступа или недостаточная доза лекарства – половина таблетки.

А по стене ползли воспоминания.

– Убийство, – сказала секретарь шефа.

Гамаш ответил на звонок.

Часы показывали 11.18. Бовуар оглядел кабинет, позволив своим мыслям уйти в свободный полет, пока шеф разговаривает с отделением в Сент-Агате.

– На линии агент Морен, – сказала секретарша, минуту спустя снова появившись в дверях.

Шеф прикрыл рукой микрофон и ответил:

– Пусть перезвонит через несколько минут.

Гамаш говорил жестким тоном, и Бовуар тут же посмотрел на него. Шеф делал записи в своем блокноте, слушая инспектора Нормана.

– Когда это случилось? – Короткие, рубленые фразы свидетельствовали о том, что произошло что-то серьезное.

– Он сказал, что не может перезвонить. – Секретарь шефа чувствовала себя неловко, но проявляла настойчивость.

Гамаш кивнул Бовуару – мол, ответь на звонок, но секретарша Гамаша не отступала.

– Он сказал, что должен поговорить с вами, сэр, – произнесла она. – И немедленно.

Старший инспектор Гамаш и инспектор Бовуар уставились на нее, удивляясь тому, что она противоречит начальству. Наконец Гамаш принял решение.

– Désolé, – сказал он инспектору Норману. – Я должен передать трубку инспектору Бовуару. Постойте, у меня вопрос: ваш агент был один?

Бовуар увидел, как изменилось лицо Гамаша. Шеф показал Бовуару на другой телефон в его кабинете. Бовуар снял трубку, видя, как Гамаш переключился на другую линию, где ждал ответа агент Морен. А Бовуар и сейчас помнил свой вопрос:

– Oui, Норман, так что случилось?

Он уже чувствовал, что произошло что-то серьезное. Такое, что хуже не бывает.

– В одного из наших агентов стреляли, – сказал Норман; он явно звонил по сотовому. Голос звучал откуда-то издалека, хотя Бовуар знал, что Норман всего в часе езды к северу от Монреаля, в Лаврентийских горах. – Он проверял машину, остановившуюся на обочине второстепенной дороги.

– Так он?..

– Он без сознания, его сейчас везут в больницу в Сент-Агате. Но, судя по докладам, которые я получаю, надежды мало. Я еду на место преступления.

– Мы приедем, сообщите мне координаты.

Бовуар знал, что в таких случаях время – критический фактор. Как и координация. В такой ситуации опасности подвергается каждый полицейский каждого отделения, он может впасть в панику, и тогда наступит хаос.

Гамаш поднялся из-за стола. Одной рукой он прижимал трубку к уху, другой призывал к спокойствию. Но не тех, кто находился в его кабинете, а того, с кем говорил, – предположительно агента Морена.

– Он был не один, – продолжал Норман. Было слышно, как движок его машины то ревет, набирая обороты, то стихает на горном спуске. – Мы ищем второго агента.

Не нужно было быть сыщиком из отдела убийств, чтобы понять, что это значит. Один агент застрелен, другой пропал? Лежит мертвый или тяжело раненный в кювете. Вот что думал инспектор Норман, вот что думал Бовуар.

– А кто этот второй агент?

– Морен. Один из ваших. Он был откомандирован к нам на неделю. Мне очень жаль.

– Поль Морен?

– Oui.

– Он жив, – сказал Бовуар, испытывая облегчение. – Он разговаривает по телефону со старшим инспектором.

– Слава богу. Где он?

– Не знаю.

Гамаш взял трубку, чтобы ответить Морену, все еще пытаясь осмыслить то, что ему сказал инспектор Норман. Один агент серьезно ранен, другой пропал.

– Агент Морен? Что случилось?

– Шеф? – Голос звучал глухо, неуверенно. – Извините. Вы нашли…

– Это старший инспектор Гамаш? – Трубку явно взял кто-то другой.

– Кто говорит? – спросил Гамаш.

Он дал знак секретарю определить, откуда поступил звонок, и проверить, ведется ли запись.

– Не могу вам сказать.

Говорил человек средних лет, возможно даже, пожилой, с сильным деревенским говором. Голос из глухой провинции. Гамаш напрягался, чтобы разбирать слова.

– Я не хотел этого делать. Я просто испугался.

И, судя по голосу, человек действительно был испуган, в его голосе звучали истерические нотки.

– Спокойно, не волнуйтесь. Возьмите себя в руки. Расскажите мне, в чем дело.

Но в глубине души Гамаш уже знал, в чем дело.

Один агент ранен, другой пропал.

Поль Морен днем ранее был откомандирован на неделю в отделение Сент-Агата. Пропавшим агентом и был Морен.

Что ж, по крайней мере, он жив.

– Я не хотел в него стрелять, но он меня напугал. Остановился прямо за моим пикапом.

Казалось, человек вот-вот сорвется в истерику. Гамаш заставил себя говорить медленно, рассудительно:

– Агент Морен не ранен?

– Нет. Я просто не знал, что делать. И взял его.

– Теперь вы должны его отпустить. Вы должны сдаться полиции.

– Вы спятили? – провизжал голос. – Сдаться? Да вы ж меня убьете. А если нет, то я остаток жизни проведу в тюрьме. Не выйдет!

Секретарь Гамаша появилась в дверях, давая ему знак: затягивайте разговор как можно дольше.

– Понимаю. Вы хотите уйти, да?

– Да. – Голос зазвучал неуверенно, человек явно был удивлен реакцией Гамаша. – А можно?

– Что ж, давайте поговорим об этом. Расскажите мне, что случилось.

– Я стоял на обочине. Машина подвела. Покрышка лопнула. Я как раз ее заменил, и тут подъехала полицейская машина.

– Что же в этом было такого страшного?

Гамаш говорил деловым тоном, заметив, что стресс, паника на другом конце провода немного уменьшились. Еще Гамаш смотрел на секретаря, которая оглядывала большой офис, внезапно взорвавшийся бурной деятельностью.

Установить телефон пока не удавалось.

– Пусть это вас не волнует. Было – и все тут.

– Понимаю, – сказал Гамаш.

Он и в самом деле понимал. На задворках Квебека собирали два больших урожая: кленового сока и марихуаны. Вероятно, пикап был нагружен вовсе не соком.

– Продолжайте.

– У меня на сиденье лежал пистолет, и я знал, что случится. Он увидит пистолет, арестует меня, и вы узнаете… что у меня в машине.

Гамаш подумал: этот человек стрелял в одного полицейского (возможно, убил его), похитил другого, но, похоже, больше всего его волнует, как бы скрыть, что он либо работает на плантации марихуаны, либо владеет ею. Это уже был инстинкт – потребность прятать, скрывать. Лгать. На кону, возможно, стояли сотни тысяч долларов.

На кону стояла свобода.