Луиз Пенни - Хороните своих мертвецов

Наступило молчание – они осмысливали услышанное.

– Да, разумно, – сказала наконец Мирна. – Если уж женщина на что-то решается, она делает это сердцем и головой. А это сильное оружие.

– В этом и состояла суть интервью, – сказала Жена. – Женщины редко входят в террористические ячейки, но агенты Моссада получают такую инструкцию: если они совершают налет на гнездо террористов и видят там женщину, то ее нужно убивать в первую очередь, потому что она никогда не сдается. Она самая опасная из всех, кто там есть. Безжалостная.

– Мне это ужасно не нравится.

– И мне тоже, – согласилась Жена. – Но я думаю, что так оно и есть. Почти ничто не может заставить меня нанести кому-нибудь физический или эмоциональный вред, но я отдаю себе отчет в том, что если возникнет необходимость, то я это сделаю. И это будет ужасно.

Последнее предложение было произнесено с грустью, и Клара понимала, что так оно и есть.

Может быть, Отшельника все же убила одна из этих женщин? Но зачем? Что могло заставить их сделать это? И что она знает о них?

– Вы знаете, что Шарли теперь начал говорить? – сменила тему Жена. – И всё благодаря доктору Жильберу. Он приходит раз в неделю и работает с ним.

– Как это мило с его стороны, – раздался мужской голос от дверей.

Женщины повернулись.

В дверях стоял Марк Жильбер, высокий, длинноногий, его светлые волосы были коротко подстрижены, голубые глаза смотрели пронзительно.

– Шарли теперь может говорить «гоо» и «строо», – с воодушевлением сказала Жена.

– Примите мои поздравления, – улыбнулся Марк.

В его словах слышались сарказм и удивление.

Клара насторожилась. Проникнуться ненавистью к этому человеку было проще простого.

Она пыталась проникнуться к нему симпатией ради Доминик, но ничего из этого не получилось.

– Я помню, мое первое слово было «пу», – сказала она Жене, которая смущенно смотрела на Марка.

– «Пу»? – переспросила Мирна, нарушая неловкую тишину. – И что это значило?

Клара рассмеялась:

– Я пыталась сказать «песик». А получалось «пу». Потом это стало моим прозвищем, и долгие годы меня так и называли. Отец до сих пор иногда называет меня Пу. У вашего отца было для вас прозвище, когда вы росли? – спросила Клара у Марка, пытаясь снять напряжение.

– Он редко бывал дома. А потом вообще исчез – и делу конец. Так что нет, не было у него никакого прозвища для меня.

Напряжение стало еще сильнее.

– А теперь говорят, что он нашел другую семью. – Марк уставился на Жену.

«Значит, вот оно что, – подумала Клара. – Ревность».

Жена смотрела на Марка, и Клара увидела, как румянец залил ее щеки. Марк улыбнулся и вышел.

– Извините… – начала Доминик, повернувшись к Жене.

– Ничего. В том, что он сказал, есть свой смысл. Старик без ума от вашего свекра. Я думаю, он видит в нем нечто вроде суррогатного деда для Шарля.

– А его собственный отец не заходит?

– Нет. Он умер, когда Старик был еще мальчишкой.

– Наверно, умер довольно молодым, – сказала Мирна. – Несчастный случай?

– Как-то весной он вышел на речной лед, а тот оказался не таким прочным, как он рассчитывал.

Она замолчала, но этого было вполне достаточно. Все в комнате понимали, что случилось дальше. Лед под ногами хрустнул, пошел трещинками, человек посмотрел вниз. Остановился. Замер.

Каким далеким должен казаться берег, когда ты стоишь на тонком льду.

– Его нашли? – спросила Мирна.

Жена покачала головой:

– Я думаю, это хуже всего. Мать Старика до сих пор ждет мужа.

– О боже, – простонала Клара.

– А Старик? – спросила Мирна.

– Считает ли он его живым? Нет, слава богу, но он не думает, что это был несчастный случай.

И Клара тоже не думала. Ей это казалось преднамеренным. Все знали, что ходить по льду весной – это все равно что звать смерть.

И лед, конечно, проломился под ногами его отца, как тот и рассчитывал, но его сын в тот день тоже потерял опору под ногами. А Винсент Жильбер восстановил справедливость. Святой мерзавец пришел на помощь Шарлю и помог Старику. Но какой ценой?

Не отзвук ли этого слышала она несколько минут назад в голове Марка Жильбера? Не сарказм, а тоненькую трещинку?

– А ваши родители, Клара? – спросила Доминик, наливая еще чая. – Они живы?

– Отец жив. Мать умерла несколько лет назад.

– Вам ее не хватает?

«Хороший вопрос, – подумала Клара. – Не хватает ли мне ее?»

– Иногда. У нее был Альцгеймер к концу жизни. – Увидев их лица, она поспешила сказать: – Нет-нет. Последние несколько лет были чуть ли не лучшими в нашей с ней жизни.

– Это когда она впала в слабоумие? – спросила Доминик.

– Вообще-то, это было каким-то чудом. Она забыла все: свой адрес, своих сестер. Забыла отца, даже нас забыла. Но еще она забыла, что такое злиться. Это было замечательно. – Клара улыбнулась. – Такое облегчение. Она не могла вспомнить длинный список своих претензий. Она стала такой легкой в общении.

Она забыла, что такое любовь, но забыла и что такое ненависть. Клара была рада такой сделке.

Женщины в комнате болтали о любви, о детстве, о потере родителей, о мистере Споке, о хороших книгах, что они читали.

Они были как дружная семья. А к ланчу готовы были встретить зимний день. Клара шла домой с крошками в волосах, чувствуя на губах вкус ромашки. Она думала об отце Старика, вмерзшем во время. И о выражении лица Марка Жильбера, когда появилась трещина.

Арман Гамаш сидел в пекарне Пайяра на рю Сен-Жан и просматривал дневник Огюстена Рено. Анри свернулся под столом, а снаружи люди шли сквозь снег и мороз, втянув голову в плечи.

Какая связь могла быть между Шиники, этим священником, отрекшимся от сана, и археологом-любителем Огюстеном Рено? Гамаш вглядывался в экзальтированные пометы Рено, в восклицательные знаки и кружки, которыми он обвел имена четырех человек: Шина, ДжД, Патрика, О’Мары. Кружки такие яростные, что перо чуть не порвало бумагу. А ниже – каталожные номера.

9-8499.

9-8572.

Эти номера почти наверняка относились к книгам, проданным библиотекой. Книгам, полученным в дар от экономки Шиники и больше века пролежавшим в подвале. Пока Огюстен Рено не купил их у Алена Дусе, владельца магазинчика старой книги. Двумя частями. Первая – летом, вторая – несколько недель назад.

Что было в этих книгах?

Что такого было у Шиники, что привело в возбуждение Огюстена Рено?

Гамаш отпил горячий шоколад.

Это наверняка имело какое-то отношение к Шамплейну, но священник ничуть не интересовался основателем Квебека.

Шин, Патрик, О’Мара, ДжД. 18…

Если Шиники во время смерти в 1899 году было девяносто, то родился он в 1809-м. Мог ли этот номер означать 1809? Или 1899? Возможно. Но что это давало Гамашу?

Ничего.

Он прищурился.