Луиз Пенни - Каменный убийца

– Правда?

Бовуар посмотрел на свой список. Потом на другой лист. На тот, где были зафиксированы улики, факты, утверждения. Надпись на стене мужского туалета. Две записки, что были найдены на каминной решетке, и птичка без ног.

И еще ряд вопросов.

Сыграла ли какую-то роль гроза?

Что Джулия узнала об отце?

Кто написал послания, найденные в камине?

Почему Джулия хранила благодарственные письма, полученные ею много лет назад?

Кто сделал надпись на стене мужского туалета? Имеет ли это значение?

У них был длинный список вопросов, начинающихся с «кто». И с «почему». Но одно слово стояло на листе в одиночестве.

Как.

Как упала статуя? Под этим словом ничего не было написано, даже самых смутных догадок.

– Да, у меня есть еще одно имя к списку, – сказал Бовуар и написал это имя буквами чуть крупнее, чем остальные.

– Пьер Патенод? Метрдотель? – спросила Лакост.

– Он самый, – ответил Бовуар.

– А он-то с какой стати? – спросил Гамаш.

– Около полуночи он был на террасе. Помогал устанавливать статую, так что, возможно, сделал что-то такое, чтобы ее потом уронить. Мальчишкой он подрабатывал на кладбище и кое-что знает про статуи.

– Возможно, он знает, как их устанавливать, но вот как их ронять… – резонно возразил Гамаш. – И в любом случае он научился разве что стричь траву вокруг них.

– Он имеет доступ во все номера, – сказал Бовуар, стараясь говорить так, чтобы его слова звучали не слишком склочно. – Он мог написать эти записки. Ему даже не нужно было передавать их ей. Он мог их просто написать, смять и бросить на решетку, зная, что мы их найдем.

Два безмолвных, недоуменных лица внимали этим откровениям гения.

– Он делал это с целью запутать нас, – подчеркнул Бовуар.

Они продолжали недоуменно смотреть на него.

– Да бросьте, он один из первых подозреваемых. Он присутствует повсюду, и его никто не замечает.

– Ты хочешь сказать, что это сделал метрдотель? – спросил Гамаш.

– Это сделал либо он, либо бакалейщик со своей женой-уборщицей, – сказал Бовуар и выдавил улыбку.

Дверь открылась, и все трое посмотрели в ту сторону. Появился Элиот. Он держал поднос со свежей клубникой.

– Мы ее только что собрали. И здесь еще creme fraiche. [77]– Он улыбнулся Изабель Лакост, умудрившись произнести это с заискивающей интонацией. – Из монастыря, что неподалеку.

Даже это прозвучало сексуально.

Они ели, разглядывая список. Наконец, выбрав последнюю ложку густой сметаны из вазочки, Бовуар встал и снова подошел к списку. Показал пальцем на одну из записей:

– Это важно?

«Кто сделал надпись на стене мужского туалета? Имеет ли это значение?»

– Не исключено. А что? – спросил Гамаш.

– Понимаете, в конце нашего разговора с Дэвидом Мартином он сказал, что, кажется, знает, кто это сделал.

– Мы знаем, – сказала Лакост. – Томас Морроу.

– Нет. Муж Джулии считает, что это сделал Питер.

Остальную часть дня Бовуар и Лакост проверяли биографии и перемещения. Арман Гамаш отправился на поиски мадам Дюбуа; впрочем, поиски эти не были долгими и трудными. Она, как всегда, находилась в вестибюле за своим столиком, и вид у нее был такой, будто температура не достигала двадцати семи градусов в тени.

Гамаш сел в удобное кресло напротив нее. Она сняла очки и улыбнулась ему:

– Чем могу быть полезна, старший инспектор?

– Я тут размышлял кое над чем.

– Я знаю. Кто убил нашу гостью.

– И над этим тоже. Но я вот что хотел понять: почему вы установили статую именно в этом месте?

– Да, это очень хороший вопрос, и мой ответ будет увлекательным. – Она улыбнулась и встала. – Suivez-moi, [78]– сказала она так, будто он собирался остаться, а не следовать за ней.

Они прошли через сетчатую дверь, та со щелчком захлопнулась за ними. На веранде, хотя и защищенной от солнца, было удушающе жарко. Направляясь к выходу с веранды, мадам Дюбуа начала говорить, а Гамаш, наклонив голову, слушал, боясь пропустить хоть одно увлекательное слово.

– Когда мадам Финни впервые обратилась ко мне с просьбой об установке этой статуи, я ей отказала. Это было вскоре после смерти Чарльза Морроу. Тогда она все еще была, конечно, мадам Морроу. Они часто приезжали сюда, и я их неплохо знала.

– И что вы о нем думали?

– Он принадлежал к известному мне типу людей. Я бы за такого никогда не вышла замуж. Слишком уж одержим своей работой, обществом. Для таких, как он, что правильно, а что неправильно – вопрос первостепенной важности. Я говорю не о нравственности, конечно, а о таких вещах, как десертные вилки, благодарственные записки, надлежащая одежда.

– Прошу прощения, мадам Дюбуа, но все эти вещи важны и для вас.

– Они важны, потому что это мой выбор, старший инспектор. Но если бы вы приехали в полосатой рубашке и при галстуке в горошек, я бы не стала вас просить переодеться. А месье Морроу попросил бы. Или дал бы вам понять, что это неприемлемо. Он легко оскорблялся. Он очень точно знал свое место. И ваше. – Она улыбнулась ему.

– Но любой человек – это не только то, о чем вы сказали. А по вашим словам, вы его хорошо знали.

– Вы очень умны. Наверное, поэтому вас и назначили главой Квебекской полиции.

– К сожалению, всего лишь отдела по расследованию убийств.

– Непременно назначат. Я обязательно приеду на церемонию принесения вами присяги.

– Боюсь, что такое назначение кончится для меня нахлобучкой от мадам Гамаш, – сказал он.

Мадам Дюбуа остановилась посреди веранды, где в вырезе древесного настила торчал ствол громадного клена. Она повернулась и посмотрела на Гамаша:

– Мне нравился Чарльз Морроу. Да, он был человеком напыщенным, но обладал чувством юмора и имел немало хороших друзей. О человеке можно судить по его друзьям. Или по их отсутствию. Пробуждают ли они друг в друге лучшие чувства или же постоянно сплетничают, стремясь уничтожить других? Посыпают ли раны солью? Чарльз Морроу ненавидел сплетни. А его лучшим другом был Берт Финни. Уже одно это говорит о многом, a mon avis. [79]Если бы месье Финни был свободен, я бы сама взяла его в мужья.

Мадам Дюбуа не отвернулась, не опустила глаза, и голос ее не прозвучал вызывающе, когда она сделала это примечательное заявление. Она просто говорила правду, о чем и свидетельствовал ее вид.

– Почему?

– Мне нравятся мужчины, которые умеют считать, – сказала она.

– Этим он занимался сегодня утром на пристани.

– Возможно, он и сейчас этим занят. Ему считать не пересчитать.

– Вообще-то, двадцать миллионов.

– Правда? Так много? Ничего, у него острый глаз, – сказала она и рассмеялась.

Гамаш посмотрел ей через плечо, где даже в сумерках светился белый мрамор. Она проследила за его взглядом.