Валерий Введенский - Сломанная тень

Матвей Никифорович обнаружил ошибку лишь на новой квартире, угол Садовой и Воскресенского. Розовое платье было чересчур вызывающим, слишком запоминающимся и чересчур большим для Кислицына. Пришлось с курьером отправить его назад, с извинениями от Сиклер, мол, перепутала. Федор Максимович не поленился, заехал к модистке: Софья Лукинична сразу забрала платье, и больше мадам Зоя его не видела!

А вам, Кислицын, пришлось снова ехать по лавкам. Вы купили фиолетовое платье, в придачу жакет и вуаль, потом в трактире «Василек» переоделись…

Я обошел сегодня множество лавочек и ателье и в конце концов нашел магазин, в котором три дня назад вечером дама в вуали купила мужскую одежду. Там же она в нее переоделась, пояснив, что готовится к маскараду. Потом я нашел модистку, у которой следующим утром молодой человек в новом с иголочке кардигане приобрел фиолетовое платье, жакет и шляпку с вуалью. Приказчик и модистка внизу, там же половой из «Василька». Позвать их?

– Не надо! – прохрипел Кислицын.

– Так это правда? – побледнела Полина.

– Да! Я! Ради тебя! Ради нас!

– Я люблю тебя! – они обнялись.

Владимир Лаевский в два прыжка очутился возле них:

– Отпусти мою сестру!

Обернувшись на крик, Кислицын получил перчаткой в лицо.

– На десяти шагах! – огласил условия Лаевский.

– Я буду секундантом! – крикнул Угаров. – Если Кислицын останется жив, он стреляется со мной!

– Слышишь, Курицын? – спросил Владимир.

Тот молчал, опустив глаза.

– А потом со мной! – записался в очередь Налединский.

Четвертым вызвался Роос, пятым – генерал.

– Господа! Дуэли запрещены! – тоном, не терпящим возражений, напомнил Терлецкий. – Разделяю ваши чувства, но не могу допустить. Жандармы! Взять!

– Я люблю тебя, Полина! – повторил Кислицын и выхватил из-под подушек, раскиданных на софе, пистолет.

Лаевский отшатнулся.

– Прощайте! – Матвей Никифорович приставил пистолет ко лбу.

Жандармы в растерянности остановились.

– Здесь дамы, Кислицын! – напомнил Налединский. – Ступайте к себе!

– Сбежит! – покачал головой Угаров.

– Проводите! – приказал жандармам генерал.

Терлецкий вынужден был распорядиться.

Тоннер не мог оторвать взгляд от Полины. Та застыла, будто прощальный поцелуй Кислицына обратил ее в статую. Глаза смотрели в пустоту, руки безвольно повисли. Когда раздался выстрел, она рухнула на софу. Доктор ринулся к ней, сунул под нос нюхательную соль…

Очнувшись, она встала и залепила ему пощечину:

– Ненавижу! Ненавижу! – и выбежала из гостиной.

Тоннер устало произнес:

– Пойду удостоверюсь! Это мой врачебный долг!

Все промолчали, только Ирина Лукинична ни к селу ни к городу пробормотала:

– Вот беда! Нитки кончились! Никанорыч! Никанорыч! Нет, лучше сама схожу! Перепутает!

Тоннер с надеждой подбежал к столу, где под невысохшим еще пером лежал лист бумаги. Нет, это не было письмо Дашкина, зря он ожидал благородного жеста. В предсмертных строчках не было ни намека на раскаяние:

Пришлось обшаривать карманы.

Уже отчаявшись, Илья Андреевич стащил с покойника сапоги. Слава богу!

– Мертв? – спросил Терлецкий, когда Тоннер вернулся в гостиную.

– Да! – подтвердил доктор.

– Илья Андреевич! Не в службу, а в дружбу! – Ирина Лукинична уже распутывала новый клубок. – Ножнички забыла! Петельку поддеть! В моей комнате, на бюро. А еще лучше – к Оленьке зайдите! У нее в столике для рукоделия тоже такие есть!

– Давайте я сбегаю! – предложила Змеева.

– Не надо! – Ирина Лукинична схватила ее за руку. – Сиди!

Через минуту доктор вернулся:

– Ваши ножницы!

Ирина Лукинична уставилась на него непонимающе.

– Что-нибудь еще? – учтиво спросил Тоннер.

– Весь стол жалобами на вас завален! Полюбуйтесь!

Тоннер подошел, взял листок, быстро пробежал его: донос был написан Шнейдером, а крестик вместо подписи Макар поставил сам, трясущейся рукой. Оттого вышел крестик покосившимся, как на заброшенной могилке.

– Что скажете?

– Ахинея! Пьяный бред!

– Я лично с Макаром беседовал! Он икону целовал!

– Да он за стакан убить готов! Гнать его надо! Или лечить от пьянства!

– Ладно! Допустим! Ну а это? – Хромов протянул другой листок.

Ага! Почерк Ирины Лукиничны! Быстро они со Шнейдером спелись!

– Надеюсь, почтенную даму вы в пьянстве обвинять не станете? – язвительно спросил академик.

– Сестра этой дамы страдала неврозами на любовной почве, – пояснил Тоннер. – Я, конечно же, обязан был осматривать Софью Лукиничну в присутствии других лиц, но случилась экстренная необходимость…

– А что вы скажете на это? – Хромов сунул Илье Андреевичу следующую бумагу.

Ого! От Яхонтова, с резолюцией Крабовицкого: «Примерно наказать!»

– Признаете, что снабжали вора Тихона опиумом?

– Он украл склянку, когда нес мой саквояж!

– А Яхонтову он перед смертью другое заявил! Что вы были сообщниками! Снабжали его ядами!

– Вранье! Кроме Яхонтова, этих признаний никто не слышал! – напомнил Илья Андреевич.

– Петр Кузьмич – лучший полицейский пристав!

– Взяточник и очковтиратель!

– Ваше недостойное поведение бросает тень на кафедру и всю академию!

– Я надеялся, что вы верите ученикам, а не подметным письмам!

– Или вы немедленно подаете в отставку, или…

– Считайте, уже подал! Когда я могу забрать атлас?

– Атлас? – переспросил Хромов. – Какой атлас?

У Тоннера заиграли желваки.

– Атлас я вам не отдам! Трудились вы над ним в служебные часы, препараты кафедры опять же использовали! Атлас принадлежит академии! Когда мы его закончим, ваш скромный вклад, конечно же, будет упомянут. Для провинциального врача это великая честь, Тоннер!

– Я собираюсь практиковать в Петербурге.

– После того, что вы натворили, сие невозможно! В Сибирь езжайте! Там любым врачам рады! Даже таким! Свободны!

Илья Андреевич не сдвинулся с места. Стоял и глядел исподлобья.

Усмехнулся, достал из кармана листок, развернул, но не отдал, ткнул пальцем в одну из подписей:

– Ваша?

– Кажется…

– Читаю: «Налединская Полина Андреевна пребывает в нервном расстройстве, выражающемся в бреду и попытках сбежать из дома. Учитывая, что подобным заболеванием в течение жизни страдала мать больной, рекомендовано принудительное заключение в больницу для душевнобольных или длительное, до полного выздоровления, пребывание в поместье». Вы сами-то пациентку осматривали, Сергей Алексеевич?