Алексей Макеев - Кремлевская пуля

– Контракт был на два миллиона, – сказал сзади Крячко. – Он взял его себе, хотя выиграть торги по договоренности должны были вы и уже начали закупки. Так что речь идет не только об упущенной прибыли, но и о понесенных затратах. Не юлите, Ревякин.

– С ума сошли? Я врач, а не…

– Это нас и пугает, – заявил Крячко и усмехнулся.

– Послушайте, я торопился в Домодедово! Я проспал и теперь опаздываю. Ко мне племянник должен прилететь, я обязан его встретить. Я совсем забыл об этом и вчера не заправил машину. У меня бензина до аэропорта не хватало. Я завернул в Видное на заправку, а тут ваши!.. Это же чушь какая-то!

– Проверим. – Гуров кивнул, делая какую-то запись в книжке. – Пока вы не ответите на два вопроса, боюсь, вам отсюда не выбраться. Не пришлось бы вас арестовывать официально. – Гуров пододвинул Ревякину свою книжечку и постучал ногтем по какой-то записи. – Постарайтесь убедить нас в том, что вы в эти вот даты были там, где вас видело множество народа. Пусть хотя бы три человека официально подтвердят это. А пока Станислав Васильевич сходит в дежурную часть и попросит позвонить в Домодедово, чтобы племянника приютили до вашего приезда. Или до нашего. Это уже как разговор закончится.

Через два часа Гуров и Крячко подошли к служебной машине, которая была закреплена за ними местным ГУВД.

– Ты знаешь, даже приятно как-то ошибаться в человеке и узнавать, что он все же не виновен, – сказал Крячко. – Жучары они там все, в этом бизнесе, делят государственные заказы, мухлюют, взятки раздают. Но все равно хорошо, что Ревякин не убийца. Я бы на его месте тоже не сразу кинулся рассказывать, что мое алиби обеспечивает замужняя женщина. Хоть в этом он оказался порядочным человеком.

– До того как к стенке приперли, а потом спалил и ее, и себя.

В чехле на поясном ремне зазвонил телефон.

Гуров вздохнул, посмотрел на Крячко и проговорил:

– Я что-то уже стал побаиваться неожиданных звонков. Каждый раз ждешь плохой новости, и перед глазами встает раздетое тело без головы и рук, распростертое на полу. Как будто вину свою чувствуешь. Глупо, но ощущение, что если бы мы за этим преступником не гонялись, то он и не стал бы убивать. Необходимость отпала бы. А так мы вроде как провоцируем его на запутывание следов. Если он имел целью убить только Россихина, то получается, что погибли двое невинных людей. Пусть они и не самые достойные члены нашего общества, но ведь не преступники.

Гуров вытащил телефон и приложил к уху.

– Лев Иванович, личность установили! – выпалил Рязанцев. – Как это интерпретировать, мы пока не знаем, но на размышления наводит.

– Да не тарахти ты, – остановил Гуров оперативника. – Излагай спокойно и по порядку.

– Бывший капитан, десантник, афганец. У него инвалидность еще с тех времен, потом что-то там с женой случилось. То ли она квартиру продала и уехала, то ли от него ушла, а он жилье ей оставил. Так вот лет двадцать уже и бомжевал. А в молодости, говорят, орлом был.

– Час от часу не легче! Владислав, собирайте все данные, мы сейчас приедем. Давайте в местное УВД. – Гуров отключился и убрал телефон, недовольно глядя на Крячко.

Станислав Васильевич с интересом ждал повествования. Он давно и хорошо знал Гурова, прекрасно понимал, что Лев Иванович иногда проявлял некоторое позерство, любил театральность. Сейчас он специально выдерживал паузу, чтобы Крячко начал задавать вопросы.

Только вот Станислав Васильевич знал Гурова не просто хорошо, а даже досконально. Эти вот театральные паузы исходили не из характера Льва Ивановича, не из желания покрасоваться и полюбоваться собой. Гуров успевал за эти секунды осмыслить полученную информацию и сформулировать удобоваримые выводы. Сейчас он сам их и изложит.

– Представляешь, Стас, этот убитый бомж в прошлом был довольно лихим парнем и служил в ВДВ, – заявил Гуров, наконец-то убрав телефон. – У него за плечами Афганистан. Как тебе такой вот поворот в нашем деле?

– Ты хочешь сказать, что это может оказаться своего рода алаверды? – осведомился Крячко и по старой привычке потер нос. – Вполне возможно, что кто-то прикончил убийцу? Отсюда длительная схватка, много крови, ужасная рана и нераздетый труп? Интересный вывод. Поехали, там теперь есть с чем работать. Это же всех бомжей придется опрашивать. Уж они-то между собой все про всех знают. Да, интересно, и кто же это нашего ухаря завалил?

Прежде чем подняться в кабинет к оперативникам, Гуров позвонил в морг. Ему ответили, что первые сведения уже есть. Если господину полковнику не терпится, то он может прямо сейчас забежать к патологоанатомам. Они, не отрываясь от своего дела, устно изложат ему предварительные выводы.

Лев Иванович остановился, посмотрел на Крячко, сделал великодушное лицо и заявил:

– Иди, чего уж там. Собирай ребят, пусть принимают информацию, а я в морг.

Вова Букин всегда был человеком вспыльчивым. Он знал это, но считал, что причина все же не в нем самом, не в организме, отравленном алкоголем, а в людях, окружающих его, в мире, который вдруг разительно изменился. В этом смысле Вова, или Вован, как его завали знакомые, был философом. Его выводило из себя и просто бесило все вокруг. Особенно по утрам, когда мудреца трясло, а полечиться было нечем.

Вован старался не вспоминать свое детство, школу, где он постоянно дрался, точнее сказать, его били. Он всегда был злым мальчиком, не понимал и не задумывался, почему к нему так относились окружающие. Вован мог стянуть в магазине сырок или мороженое, залезть однокласснику в сумку в поисках денег, а потом убеждать его в том, что хотел пошутить и положить туда нечто неожиданное.

А еще он всю жизнь всем и во всем завидовал. Потому, наверное, и попал в компанию парней, которые не утруждали себя завистью, а просто брали то, что им нравилось, правда, старались делать это тайно. Увы, государство со своими законами такие поступки не поощряло, более того, оно за них карало, придумало различные кодексы, включая и уголовный. Не было ничего удивительного в том, что Вован к двадцати годам попал в колонию за кражу.

В колонии он присмирел, а точнее, затаился. Вован исполнял то, что ему велели более авторитетные сидельцы, облеченные какой-то властью. Парень подавлял свое недовольство, потому что за проявление такового тут могли наказать очень сильно. Или очень больно. В этих местах не церемонились. Вован ждал выхода на свободу, чтобы наконец-то оторваться, отомстить за свое терпение, выплеснуть злость и недовольство.

Но вышел он человеком смирным, и лишь желчность выдавала в нем прежнего Вована. Он стал мелочным во всем, включая и кражи. Наверное, побаивался нового срока. От этого и от общей неудовлетворенности жизнью Вован начал пить. Остатки его интеллекта нашли оптимальный выход из ситуации, мучительной для душевного состояния.