Андрей Кивинов - Право на защиту

Под «палкой» имелась в виду единичка в статистике раскрываемости преступлений.

— Здесь все так, — Жора произнес эту фразу веско, четко и даже уже с некоторой угрозой в голосе.

— Очень жаль. Только ведь стеклышек в парке много… — почесал нос Мыльников.

— Экспертиза была, — возразил Рогов, — Всё там ясно, Борис Авдеевич.

— Они ведь при нашем бардаке и затеряться могут, — поднимаясь, Мыльников прибегнул к последнему аргументу.

— Мы покараулим, — пообещал Рогов. — Спасибо, что предупредил…

— Поехали, Максим Павлович. — Мыльников поднялся со стула. — Нам еще в прокуратуру к следователю, а после в изолятор к Брилеву…

Виригин молча пожал руки Любимову и Рогову. Мыльников вежливо раскланялся, но руки оперативникам протягивать не стал. Не рискнул.

— Пузырь свой заберите… коллеги, — бросил Любимов в спину посетителям.

Те не оглянулись.

— А веревка есть? — спросил Любимов Рогова, когда за гостями закрылась дверь.

— Веревка? — удивился Рогов. — Откуда? А, ну… Утром у Семена видел в вещдоках. А что?

— А успеешь за минуту сбегать?

— Это что, экзамен на ГТО? — еще больше удивился Рогов.

— Вась, пожалуйста…

Рогов пожал плечами и… успел. Интересно было, что Жора задумал.

Любимов обвязал веревкой горлышко коньячной бутылки, спустил ее из окна…

Рогов проводил бутылку сожалеющим взглядом. Сам же еще и за веревкой бегал, лопух. И что там Семен теперь всем расскажет: ворвался Рогов, схватил со стола вещдок, исчез… Ни слова не говоря…

Коньяк промелькнул перед глазами Виригина и уткнулся ему в грудь. Максим машинально схватился за бутылку. Жора в этот момент отпустил свой конец веревки.

— Ладно, сами выпьем, — устало сказал Мыльников, открывая дверцу «ауди». — Садись…

Виригин забрался в салон.

— Суровые у тебя друзья, Макс. — Адвокат повернул ключ зажигания.

— Какие есть, — хмуро отозвался Виригин.

— С другими как-то поговорить можно, компромисс найти. Да и с этими, думаю, можно. Если бы ты в молчанку не играл…

— Я к своим больше не поеду, — решительно заявил Максим.

Адвокат заглушил двигатель, внимательно и серьезно посмотрел на партнера:

— А я на тебя рассчитывал.

— Так ты меня за связи мои работать позвал, что ли? — начал закипать Максим.

— Нет, Максим. Не за связи. Не только за связи, — Мыльников сделал ударение на «не только». — За опыт, за смелость, за знания, за этот, как его… за интеллект. Но и за связи тоже. А ты как думал?.. Связи в нашем деле — оч-чень многое значат…

Мыльников смотрел в глаза. Виригин выдержал взгляд. Ответил, подумав:

— Боря, у меня в системе знакомых хватает. И цену неформальных контактов я понимаю. Но с этими мужиками, Борь, я столько лет в одном кабинете и в засадах…

— Ладно. Понимаю, — вздохнул Мыльников. — Тогда к следаку едем… Через офис: пиджак твой возьмем, мою печатку… О, и портфель новый!

Вспомнив о портфеле, Мыльников повеселел.

Когда вышли из зала суда, на улице шел дождь. Притормозили под навесом. Теплый дождь. Так называемый «слепой»: солнце даже не дало себе труда скрыться за облаками, светило сквозь струи. И вода искрилась на солнце. Летний сад — напротив, через Фонтанку, руку вроде бы протяни — таял в серебристой туманной дымке, напоминая сказочный лес.

Такие вещи от настроения зависят, а настроение у всех было хорошее, особенно у матери и сына Черемыкиных. Костя прижимал к груди рюкзак с вещами — все же собрали с собой на суд. Мало ли… Не пригодилось. К счастью.

— Видите, всё, как и обещал, — самодовольно произнес Мыльников. — Два года условно.

Мыльников достал из пачки сигарету, похлопал себя по карманам. Костя поднес ему пистолет-зажигалку… Виригин неодобрительно покосился на игрушку. Таким пистолетиком запросто пугнуть можно, как настоящим.

— Спасибо вам, Борис Авдеевич, — прижала руку к сердцу Черемыкина.

— Да что вы, что вы… — засмущался Мыльников, — это моя работа… А ты что, Константин? Поумнеешь теперь?

— Мне хватило… — отозвался Костя. Он и впрямь собирался поумнеть. «Травку» курить, во всяком случае, точно не будет. Ему и не нравилась особо анаша, он к пиву привык. Так курил, за компанию…

— На фабрику к себе его устрою, — сказала Черемыкина. — Пусть узнает, почем фунт изюма…

— Вот это правильно! Матери помогать надо, — назидательно изрек Мыльников. — Только на отметку в инспекцию ходи, не пропускай, а то снова дело возбудить могут. Милицию не зли лишний раз. И от своего приятеля Ромы подальше держись.

— Ой, Борис Авдеевич, я прослежу… — закивала Черемыкина.

— Может, вас до метро подбросить? — расплылся в улыбке адвокат. — Дождь все-таки…

— Нет-нет, мы пешочком пройдемся. В Пантелеймоновскую вот заглянем, свечки за ваше здравие поставим, Борис Авдеевич… И за ваше, Максим Павлович…

— Тогда всего доброго, — попрощался Мыльников.

А Виригину стало не по себе. Раздели людей, а они еще свечки за них пойдут ставить… Заговаривать об этом с Борисом было бесполезно. Но тот вдруг сам заговорил.

— Смотри-ка, Максим, в церковь люди пошли… Хорошее ведь дело. Счастливы они сейчас, Максим. По-настоящему счастливы. А почему? А потому что далась им победа серьезной ценой. Большими, по их меркам, деньгами. А получи Костик свои два условно бесплатно, были бы они сейчас так по-настоящему, полнокровно счастливы?.. Нет, Максим. Забыли бы к вечеру. Так что, — совсем уж неожиданно закончил адвокат, — наша работа имеет и метафизический смысл!

Виригин промолчал.

К вечеру Костя о счастье своем, конечно, еще не забыл. И мысли у него были вполне «метафизические» — философские, то есть. Он сидел за тем же столом, что и вчера.

И внешне ничего не изменилось. Тот же стол, та же скатерть. Чашки с синим орнаментом.

А на самом деле — как будто целая жизнь прошла.

Пронесло, надо же. Повезло. Повезло Косте Черемыкину. Надо, наверное, что-то доброе в ответ сделать. На работу устроиться. Матери помочь. А то она ишачит — зарабатывает, а он… И почему это раньше ему не было стыдно за свое тунеядство?

Мать стояла в коридоре и подкрашивала губы. Вид у нее был уставший.

— Ты куда, ма? — спросил Костя.

Костя вдруг осознал, что на самом-то деле очень любит мать.

— К соседу, Ивану Тимофеичу, — ответила Черемыкина. — Я ненадолго.

— А чего ты к нему все разгуливаешь-то?

— По дому ему помогаю, уборку делаю. Жена его в санатории.

— Он что, сам не может? — нахмурился Костя. Этот толстяк никогда ему не нравился, а тут еще на днях встретил на лестнице и как-то неприятно похлопал по щеке. Как Гитлер немецкого пионера в фильме «Семнадцать мгновений весны».

— Мужики — они беспомощные, — пояснила мать. — У него там вещей полно, а пыли… Жуть как много!