Андрей Кивинов - Право на защиту

Он был уверен, что мысль, повторенная дважды, лучше усваивается.

— Так ведь посадят его, дурачка, — всхлипнула Черемыкина. — На три года, может быть!..

— Зато поумнеет, — предположил сосед. — Будет время для размышлений.

— Да какое там, Иван Тимофеич!.. Он же под дурное влияние — за пять минут… Бандитом вернется, вся жизнь насмарку…

Солодунов помолчал, подумал.

— Воспитывать надо было с детства, а то много воли дала. Да, с детства воспитывать, а воли — не давать! Пороть!

— Когда воспитывать-то, если на фабрике в две смены ишачила… — смахнула слезу Черемыкина. — Одна ведь, без отца, его растила. Да и неплохой он парень, дурной только малость… Пропадет!

Солодунов опять задумался.

— Иван Тимофеич, миленький, помогите. Больше некому!..

— Ты думаешь, мне деньги с неба валятся?.. Или в «Поле чудес» выиграл?.. Все своим трудом, своими руками! Без сна и продыху. Добро не приходит само!

Добра в гостиной было и впрямь — выше крыши. Одну стену полностью занимали шкафы с хрусталем — увлечение прежних лет. Противоположную — хобби недавнее: стеллажи с продукцией Ломоносовского фарфорового завода. Тарелки, чашки, пастушки, собачки, барышни и крестьянки. Фарфор, как и хрусталь, стоял плотно, как солдаты на параде.

На широком подоконнике теснилась коллекция кактусов. Этим — Черемыкина знала — увлекалась солодуновская супруга.

Еще на одной стене висела шкура медведя (считалось, что хозяин «взял» косолапого собственноручно), поверх медведя — пара сувенирных дуэльных пистолетов дантесовских времен.

— Я отработаю, верну, — быстро пообещала Черемыкина. — Вы не сомневайтесь…

Солодунов внимательно и нагло осмотрел Черемыкину с ног до головы. Как барышник лошадь на ярмарке.

— А фигура-то у тебя еще ничего… — одобрительно подметил он. — Сохранилась фигура-то у тебя…

Владелец торговых предприятий похотливо облизнулся.

— Да что вы, какая там фигура, — засмущалась Черемыкина.

— Не скромничай, соседка. Все при всем. Фигурка-то сохранилась, да…

О самом хозяине квартиры сказать такое было трудно. Живот его вываливался из кресла, словно тесто.

— Иван Тимофеич, помогите! — снова шмыгнула носом Черемыкина.

— Ладно, уговорила, — Солодунов хлопнул ладонью по подлокотнику. — Только будешь ко мне приходить по вечерам уборку делать. Моя-то сейчас в Ялте, в санатории дыхание лечит. Пыль даже протереть некому, а я во всем чистоту и порядок люблю. Ну как, согласна?..

Солодунов пристально глянул в глаза Черемыкиной. Та стушевалась.

— А как долг отдашь, так все. В полном расчете. После того, как долг-то отдашь.

— Ну что ж, пыль так пыль, — согласилась Черемыкина, быстро взвесив в голове свое безнадежное положение.

— Тогда здесь посиди-подожди.

Солодунов не без труда поднялся и протопал в дверь, ведущую в недра квартиры. Черемыкина присела на краешек стула. Стала разглядывать комнату. Фронт работ, так сказать. Пыль ведь, наверное, тоже все-таки вытирать придется…

Солодунов вернулся с пачкой блекло-зеленых долларов. Протянул соседке:

— На, пересчитай…

— Что вы, Иван Тимофеевич, я верю…

— Пересчитай, я порядок люблю, — повысил голос Солодунов. — А деньги они тоже… счет любят!

Черемыкина зашелестела купюрами, а Солодунов вытащил початую бутылку коньяка, две рюмки, разлил… Изобразил на лице тяжелое подобие улыбки.

— Давай, Люся, договор наш обмоем.

Солодунов ни капельки не нравился Черемыкиной, но «Люсей» ее много лет уже никто не называл.

Стукалов плевал в потолок съемной «однушки» в районе Балтийского вокзала, размышляя, как провести вечер. Плевок до потолка никак не долетал. Дельных мыслей по поводу вечера тоже не возникало. Хорошо бы сходить куда-нибудь в бар на Невском, познакомиться с «центровой» девчонкой, потанцевать там, трали-вали, в гости зазвать…

Но денег не было. Причем не только на бар или на модный клуб «Платформа», в котором его дружок Брилев побывал, если не врал, уже трижды (а чего ему врать — отец «зеленью» исправно снабжает!). Стукалов не мог наскрести даже на привокзальное кафе «Уют», где тоже гужевались девчонки — не такие стильные, как «центровые», но все же…

Водки есть еще граммов сто, а дальше — тишина…

Опять телек смотреть до отруба?

Или «сопромуть» почитать?..

Последняя мысль вывела Стукалова из себя.

Он мрачно встал, еще не зная, что будет дальше делать, но в этот момент в дверь постучали.

На пороге стоял взъерошенный Брилев.

— Ты откуда? — удивился и одновременно обрадовался Сергей.

— Экзамен сдавал, — процедил сквозь зубы Брилев и тщательно запер за собой дверь.

— Вечером? — удивился Стукалов. — И как?..

— Экзаменатор свалил, не дослушал ответа…

Брилев, не снимая куртки, прошел в комнату. Глянул в старое заскорузлое зеркало. И вдруг рассказал Стукалову историю, которую слышал краем уха много лет назад и ни разу не вспоминал. А сейчас почему-то вспомнил и выдал за свою. Якобы был у Брилева знакомый (на самом деле, чей-то чужой знакомый), который снял хату, где висело зеркало, пробитое реальными пулями. Будто бы давно, чуть ли не в гражданскую войну, кого-то возле этого зеркала реально угрохали. Чувак не хотел жить с таким зеркалом, но выбросить не решался. И нашел компромисс: закрыл его другим зеркалом.

— Ты чего это?! — насторожился Стукалов, выслушав странную историю. — Ты к чему это, Вадик?!

— Да так… — криво усмехнулся Брилев.

Он смотрел в зеркало. И видел там демонически-красивого молодого человека в небрежно расстегнутой куртке, с чуть растрепанными, словно на ветру, волосами, с огнем в глазах и романтической, как у Бандероса, двухдневной небритостью…

Брилев напоминал себе героя писателя Достоевского. Таких вот студентов описывал великий классик — целеустремленных, неуступчивых, инфернальных, хладнокровных, надменно-решительных… Бескомпромиссных. Людей высшего сорта.

Короче, Брилев себе нравился.

— У тебя вмазать есть? — спросил он.

— «Вмазать»?.. — удивился хозяин. — Не-е… Я уж давно… А с чего это ты вдруг?..

— Да нет, — раздраженно мотнул головой Брилев. — Выпить, я имею в виду.

— А! Есть немного!

Стукалов разлил остатки водки. Брилев продолжал смотреть в зеркало. Боже, какой красавец…

«А если и Стукалова… того, — вдруг подумал Брилев с эдакой внутренней ухмылкой. — Пузырем по черепушке, а? До Обводного канала, конечно, подальше, чем до Лебяжьей канавки. Но тоже недалеко…»

Это была, разумеется, шуточная мысль. Просто Вадиму Брилеву нравилось ощущать себя в «Достоевской» роли.

Брилев выпил, не чокаясь. Стал снимать куртку и обнаружил, что стекло на часах разлетелось вдребезги. По периметру циферблата торчали острые осколки.