Андрей Кивинов - Принцип вины

— Ну что, сделаешь?

— Да не жалко.

— Запоминай телефон…

До своего добровольного схождения в круги тюремного ада Толстых наивно думал, что в России найдется мало людей, которые смогут рассказать ему что-нибудь новое в области сантехники. В своей нормальной жизни он постоянно находился в курсе последних новинок, выписывал каталоги, одним словом, держал руку на пульсе последних достижений сантехнической мысли. Ему в голову не могло прийти, что простой унитаз можно использовать в качестве средства связи.

В «хате» он узнал, что стояк проходит сверху вниз через все этажи и к нему с двух сторон подходят ответвления из двух соседних камер. Сливы от унитазов и умывальников сходятся в одной точке. Однако, чтобы поговорить по этому «телефону», надо удалить водную пробку из очка или унитаза.

Именно этим Толстых и занимался под чутким руководством Хряка. При помощи тряпки Геннадий довольно долго собирал воду, а затем выкручивал ветошь в умывальник. Когда вода иссякала, Толстых, следуя наставлениям авторитета, наклонился почти вплотную к унитазу и повел диалог с нижней камерой.

Пока бизнесмен пытался «вызвонить» арестантов, Хряк засылал на волю «маляву». Процедура эта требовала известных навыков. Авторитет стоял перед открытой форточкой с длинной трубкой, скрученной из газеты. Набрав в легкие побольше воздуха, он резко выдул свернутое в комочек послание. Остальные не обращали на эти манипуляции никакого внимания.

Хряк с довольным видом повернулся к Бивню:

— Все!.. «Маляву» заслал. «Мобильная связь! Мир твоей свободы!..»

Пахан одобрительно кивнул, потом обернулся к Толстых:

— А ты что замолчал? Связь давай!

Бизнесмен, в который раз, прокричал в унитаз:

— Крот, ответь пятнадцатой!! Крот, пятнадцатой ответь!! Не отвечает. — Геннадий растерянно повернулся к Бивню.

— Значит, ори громче.

— Я и так… — попытался оправдаться Толстых. Он кивнул в сторону унитаза: — Неудачная конструкция. Сифон широкий. Сюда бы финский…

— Да ты, смотрю, у нас большой спец по парашам!..

Бивень с удивлением уставился на Толстых, прикидывая, чем бы еще занять этого фуфлыжника. Страдания Геннадия Ефимовича прервал скрип открывающейся двери. На пороге камеры появился Шевляков. За его спиной маячили несколько «цириков». Хряк быстро развернул газету.

Оглядев камеру и бросив равнодушный взгляд на человека, склонившегося у парашы, Шевляков громко произнес:

— Всем на галеру!.. Осмотр камеры.

Зэки разделись до пояса, попрыгали с нар и начали выходить из камеры в обратном порядке тюремной табели о рангах. Первым шел Толстых. За ним Корнилов.

Про себя Толстых назвал эту процедуру «увечной романтикой тюремных будней». Обычного арестанта здесь лишают статуса нормального человека. И если этого не сделают «цирики», то камерные авторитеты обязательно восполнят пробел…

Зэков построили в коридоре, затем их осмотрели охранники и поставили лицом к стене — каждое движение было отточено до автоматизма, как на бездушном конвейере. Геннадий мысленно прощался с этим филиалом преисподней: «Хватит с меня тюремной романтики!.. Сегодня я отсюда уйду и постараюсь забыть все это, как кошмарный сон».

Впрочем, он подозревал, что воспоминания останутся с ним до конца дней.

Проходя мимо Шевлякова, Толстых решил напомнить о себе и быстро шепнул:

— Мне надо с вами поговорить. Я сегодня выхожу…

Шевляков взглянул на «подарок из Главка» и с одного взгляда угадал его место в камерной иерархии. «Странно, — удивился капитан, — сидит вроде по такой „авторитетной“ статье. Только про что он там бормочет?..»

За неполную неделю цветущий мужчина сильно похудел, осунулся, под глазами появились темные круги, на лице — печать затравленной жертвы. Тюремный «кум» по опыту знал, что именно из таких получаются отличные камерные «уши».

— Не понял?.. — с удивлением глядя на Толстых, произнес Шевляков.

Толстых воровато огляделся по сторонам и, стараясь, чтобы никто не услышал его слова, еле слышно напомнил:

— Пять дней!..

— И что?..

— У начальника тюрьмы спросите!.. — Толстых умоляюще смотрел на офицера.

— Он уже два дня как на пенсии.

Лицо бизнесмена исказила болезненная судорога.

— А под-под-полковник Слепцов?.. — начал заикаться он.

— В отпуск укатил. Так что сиди спокойно.

— Как же так?!

Информация оказалась сродни смертному приговору. Он терпел все эти унижения, зная, что они продлятся недолго, а теперь… Сколько же ему придется еще сидеть, пока они там разберутся?

— А с вами можно поговорить?..

Шевляков взглянул на застывшие в немом ужасе глаза, опущенные плечи, трясущиеся губы, как у женщины, собравшейся закатить истерику. Владимиру стало жаль этого тщедушного человека — он явно не тянул на «разбойника». Но раз уж пообещал Плахову помочь, придется этого бедолагу еще немного помурыжить. Ничего, сам ведь напросился, а тюрьма — не курорт, его предупреждали.

— Слушай, ты чего мне тут — сказки пришел рассказывать?! — Шевляков грозно уставился на арестанта, сидевшего напротив.

— Но это же правда!..

Толстых вел себя, как школьник, который пытается доказать строгому дяденьке-милиционеру, что это не он разбил стекло. Он и сам это прекрасно понимал, но ничего поделать с собой не мог. Он совсем забыл, что живет в королевстве кривых зеркал, где очевидный абсурд может стать реальностью, а правда показаться полным бредом.

— Вот где твоя правда!.. — Шевляков ткнул пальцем в папку, лежащую перед ним на столе. — Сто шестьдесят вторая, часть два. Разбойное нападение.

Толстых в отчаянии оперся руками о край стола и подался вперед, словно собирался сделать кульбит через голову, чтобы доказать свою правоту.

— Я не совершал!.. Честное слово!

— Все так говорят… — ответил в тональности Кашпировского Шевляков.

— Что же мне делать?.. Посоветуйте. — Геннадий обмяк на своем стуле.

— Суда дожидаться… Ну и со мной дружить, — продолжил сеанс внушения тюремный опер.

И тут Толстых произнес свою коронную фразу, из-за которой он, собственно, здесь и оказался:

— Сантехника не нужна?.. Импортная?..

— Нет… Я о другой дружбе. — Унитазы Шевлякова не заинтересовали. — Что у вас в камере нового?..

Сообразив, куда клонит гражданин начальник, Толстых потерял последнюю надежду.

— Как обычно… — тускло ответил он. Но сразу же вспомнил о просьбе соседа по палубе и уцепился за нее, как утопающий за соломинку: — Корнилов, который за убийство, просил жене бывшей позвонить. Когда выйду.

— Зачем?.. — Впервые за все время разговора на лице Шевлякова отразился искренний интерес.

— Сказать, чтоб икону из дома вынесла.

— Т-а-а-к… Телефон дал? — Опер подался вперед, прищурился.