Рут Ренделл - Поцелуй дочери канонира

Дейзи оставили наедине с ее горем. Ее тело сотрясали беззвучные рыдания. Вексфорд молча стоял над ней. Мать Николаса Вирсона сказала ему, где найти Дейзи, но не стала провожать в комнату. Инспектор затворил за собой дверь и шагнул в «малый кабинет», как назвала его Джойс Вирсон. Какие только названия не придумывают эти люди для помещений, которые другие назвали бы «теплица» или «гостиная».

Дом Вирсонов Тэтчед-Хаус, как явствовало из его имени [10] thatched house (англ.) — дом под соломенной крышей. , был крыт соломой — других таких в округе не было. Не иначе из какого-то снобизма и самоумаления хозяева звали его хижиной, хотя это было довольно большое строение затейливой планировки с лепными Украшениями на фасаде. Окна тут были разного размера: большие, поменьше и совсем крошечные, несколько слуховых окошек смотрели из-под самой крыши. Крыша представляла собой грандиозное и пышно оформленное сооружение из соломы, увенчанное плетеными украшениями там, где выходили фигурные печные трубы. Под той же плотной соломенной крышей находился и гараж — того типа, что агенты по недвижимости называют «пристроенным».

Дом под соломенной крышей — картинка с настенного календаря, почти анекдот, предмет для зубоскальства. Но такой дом может быть не только образцом слащавой пошлости, но и очаровательным островком английской старины. Именно так и выглядел дом Вирсонов с прелестными весенними цветами, качающимися под ветром в саду, и зеленой лужайкой — замечательным примером работы влажного климата.

Внутри царило ощущение общей потрепанности и потертости, и эта атмосфера: «чуть подштопать — и сгодится» — заставила Вексфорда усомниться в том, что Николас Вирсон был таким уж преуспевающим, каким казался. В «малом кабинете», где плакала, уронив на стол голову, Дейзи, на полу лежал истертый ковер, а стулья были обтянуты нейлоновыми чехлами. В цветочном горшке на подоконнике несколько воткнутых в землю проволочных цветов поддерживали чахлое растение, чтобы не обвисло.

Дейзи издала слабый звук, похожий на поскуливание, — возможно, чтобы дать понять, что она заметила присутствие Вексфорда.

— Дейзи, — начал он. Она никак не показала, что услышала его — только слегка повела плечом, не замотанным в бинты. — Дейзи, пожалуйста, не плачьте.

Она медленно подняла голову. В этот раз — ни извинений, ни оправданий. Лицо у нее опухло от слез, как у ребенка. Инспектор опустился на стул напротив, подсев к маленькому столику, который в этой комнате мог служить для письма, для карт или для ужина на двоих. Дейзи подняла на него полные отчаяния глаза.

— Может, мне лучше прийти завтра? Мне нужно с вами поговорить, но не обязательно сейчас.

От плача Дейзи осипла. Когда она открыла рот, Вексфорд едва узнал ее голос:

— Хоть сейчас, хоть в любое другое время.

— Как ваше плечо?

— А, все нормально. Не болит, только ноет. — И тут она сказала такое, что Вексфорд в устах человека постарше или просто кого-то другого счел бы смешным. — Боль у меня в сердце. — Будто вслушавшись в свои слова и осознав, как они прозвучали, Дейзи расхохоталась принужденным натянутым смехом: — Как это глупо звучит! Но это правда! Почему слова правды звучат фальшиво?

— Может быть, потому, — сказал Вексфорд мягко, — что они не совсем верны. Вы их читали где-то. Ведь обычно сердце болит только во время сердечного приступа — да и тогда боль, насколько я знаю, обычно чувствуют в руке.

— Я бы хотела быть старше. Старой, как вы, и такой же мудрой.

Это, конечно, было сказано не всерьез. Он спросил:

— Дейзи, вы здесь надолго?

— Не знаю. Наверное. Раз я оказалась здесь… Тут нисколько не хуже, чем в любом другом месте. Я убедила их забрать меня из больницы. Ах, там было ужасно. Ужасно быть одной, но еще хуже — с чужими. — Ее передернуло. — Вирсоны очень добры. Мне хочется быть одной, но мне страшно оставаться наедине с собой — понимаете, о чем я?

— Кажется, да. Лучше вам сейчас оставаться с друзьями, которые не станут мешать, когда вам нужно побыть одной.

— Да.

— Вы в состоянии ответить на несколько вопросов о миссис Гарленд?

— Джоан?

Дейзи явно не ожидала такого. Она утерла глаза пальцами и моргнула раз-другой, глядя на Вексфорда. Инспектор заранее решил не сообщать Дейзи о своих подозрениях. Не страшно, если она узнает, что Джоан уехала неизвестно куда, но совсем не то, если Джоан пропала без вести и полиция уже предполагает, что она мертва. Тщательно выбирая слова, Вексфорд рассказал, как им не удалось встретиться с миссис Гарленд.

— Я ее мало знаю, — сказала Дейзи. — Давина ее недолюбливала. Считала, что Джоан нам не ровня.

Вексфорд удивился — он помнил, что сказала Бренда Харрисон, — и удивление, должно быть, отразилось на его лице. Дейзи поправилась:

— Но не из снобизма. Давина была совершенно чужда классовым различиям. Понимаете, — Дейзи понизила голос, — она ведь и с ними… — Дейзи показала пальцем через плечо. — …не очень зналась. У нее не было времени на людей, которых она считала скучными или посредственными. В человеке ей нужен был характер, энергия, индивидуальность. Да среди ее знакомых и не водилось обычных людей — ну, кроме тех, кто на нее работал, — и она не хотела, чтобы такие были среди моих. Она говорила, что меня должны окружать лучшие. На маму она махнула рукой, но Джоан все равно не любила, та никогда ей не нравилась. Я помню одну ее фразу: «Джоан затянула маму в болото пошлости».

— Но ваша мать не слушала ее?

Вексфорд заметил, что Дейзи уже может говорить о матери и бабке без дрожи в голосе, не впадая в отчаяние. Когда она говорила о прошлом, ее скорбь отступала.

— Было ли ей наплевать? Поймите, мама была одним из тех обычных людей, которых так не любила Давина. Не знаю, почему она была такой, — это в генах, я думаю. — Хрипота в голосе Дейзи пропала — он окреп, оживленный интересом, который вызывал у нее разговор. Рассказ об ушедших близких притуплял ее боль о них. — Она будто была дочерью совершенно посредственных людей, совсем не той породы, что Давина. Странно, что Харви тоже был ближе к этому типу. Давина много рассказывала о своих прежних мужьях, о том, какими замечательными и оригинальными людьми были ее «номер один» и «номер два», хотя меня это удивляло. А о Харви особо нечего было сказать. Тихий человек Нет, скорее не тихий, а пассивный. «Уравновешенный», — так он сам это называл. Делал, что ему Давина скажет. — Вексфорду показалось, что в глазах девушки промелькнули искры. — Вернее, пытался. Он был туповат, я всегда это замечала.

— Ваша мать дружила с Джоан Гарленд несмотря на неодобрение вашей бабки?

— Ну, недовольство и насмешки Давины мама терпела всю жизнь. Она знала: что бы она ни сделала, все будет не то, — так что просто жила по-своему. Она даже уже не сердилась, когда Давина начинала насмешничать. Работа в этом магазине ее вполне устраивала. Вы, наверное, не знаете, — откуда вам знать? — но мама пыталась писать картины. Год за годом. Помню, когда я была маленькой, мама писала — Давина устроила ей студию, — и Давина приходила и начинала… критиковать, что ли. Она раз сказала одну фразу, которую я запомнила, хотя не понимала тогда, что значат эти слова: «Ну, Наоми, не знаю, какой школы ты придерживаешься, но, думаю, тебя можно назвать прерафаэлитом-кубистом»… Давина хотела, чтобы я стала всем тем, чем не стала мама. А может быть, и всем, чем не стала она сама. Вам это, впрочем, неинтересно. Маме нравилось работать в той галерее и зарабатывать самой — быть, как она говорила, самой себе хозяйкой.