Георгий Вайнер - Умножающий печаль

— Довольно серьезные, — вздохнул Сафонов. — Главный противник — нынешний губернатор. Ворюга, финансово-политический бандит. Он со своими прихвостнями там все растащил, они край до вечной мерзлоты выгрызли…

Милицейское радио затрещало громче, и сипловатый голос дежурного внятно сообщил:

— Внимание! Внимание!.. Всем постам, службам… Объявляется операция «Перехват»… На 46-м километре Московской кольцевой дороги совершено вооруженное нападение на милицейский конвой, перевозивший опасного преступника. Имеются убитые и раненые. Предположительно нападавшие скрылись в направлении Алтуфьевского шоссе…

На полутемной лестничной клетке седьмого этажа, где стояли картонные коробки, сломанные детские велосипеды и утлые остатки продавленного дивана, а атмосфера вплотную приближена к Юпитеру — ни грамма кислорода, только запах старой космической пыли, желтые вихри мочевины и метановые облака из капустных щей, где царила тишина обморочного сна и вялого шуршания коммунальной нежити, — вот в этой приподнято-праздничной, нарядно-красочной обстановке я и закончил наконец свою кругосветку.

Как какой-нибудь там Магеллан, вышел я отсюда года три тому назад и отправился вокруг света. Кстати, тогда тоже не было фанфар, транспарантов, шампанского, орудийного салюта.

У этой стартовой линии для столь героического похода было всего лишь одно преимущество — маленькое, но весомое. О существовании квартиры номер 79, перед дверью которой я присел обессиленно на замученный диван, не знал ни один из моих знакомых.

Я совершенно не настаивал на всей этой помпезной прощальной суете и шумихе — может быть, потому, что в моем скромном атташе-кейсе лежали зубная щетка, роман Полины Дашковой, электробритва «Браун» и карта Острова сокровищ. Ну, естественно, не пожелтевший пергамент с рисунком кривого куска тверди с долготой, широтой и золотым жуком в пустой глазнице черепа.

Ежу понятно!

Нет, конечно! Да и ценности, которые искали одноногий Сильвер и Билли Бонс, были денюжки вполне даже пустяковые, средневековые, как бы несерьезные.

Моя карта имела вид довольно толстой папки с пропастью всяких документов — платежки, гарантии, официальные поручения, титульные списки фирм и организаций, копии правительственных постановлений, решений, разрешений и указаний. Короче, это была о-очень серьезная карта целого архипелага сказочных островов оффшорных сокровищ.

Смешно — в то утро я уехал отсюда на леваке, так же как и приехал сейчас.

Судьба, наверное.

Маршрут боевой и трудовой славы — «Шереметьево-2», Франкфурт, Париж, Нью-Йорк, Кайманы, Гонконг, Москва. Когда меня взяли на въездном паспортном контроле в аэропорту, карты со мной уже не было. Да и вряд ли она бы помогла кому-нибудь — сокровища были откопаны, расфасованы и перезанычены.

Господи, какое счастье этот современный финансово-электронный прогресс!

Хорош бы я был, таскаясь по миру с десятью тоннами всяких там пиастров, дублонов, цехинов и прочих гиней!..

Так и поехал налегке из Шереметьево в Лефортовскую тюрьму, потом в Бутырки, оттуда в спецколонию 1/411 Пермского областного управления исправительно-трудовых учреждений, пока сегодня меня не доставили обратно в Москву, погуляли в шикарной гостинице, а уж после этого довелось мне добраться на «шестерке» крысиного цвета сюда — на финишную отметку моего увлекательного путешествия.

И в точном соответствии с жанром сумасшедших гонок я почувствовал, что у финишной ленточки силенки, видимо, кончились совсем.

Я подтянул к себе ближе свой огромно-неподъемный баул, держась за ручку, как за поручень, рывком поднялся с чужого дивана. Тело, намученное, загнанное за сегодня, выло пронзительно, тонко плакало и жалко стонало.

Тело вело себя недостойно — я не уважал его. Я знал, что это позорное поведение тела — от страха. Оно боялось, что за дверью никто не ответит на звонок. Я сказал скулящему телу, своей якобы могучей тренированной плоти — плевал я на тебя! И на твои пустые страхи!

И нажал на пуговку звонка. Длинно, нахально. Как бы уверенно. Как к себе домой.

Шелест шлепанцев в прихожей, приглушенный щелчок выключателя, писклявый и нахальный голос за дверью:

— Ну, кого там среди ночи несет?

— Ужин из ресторана заказывали? — строго спросил я.

— Что-о? Совсем охалпели… — Дверь распахнулась. Вот оно — длинное, худощавое, золотисто-рыжее, конопатое, востроносое, с модными кручеными дужками очков, в джинсовых рваных шортах и короткой маечке — не то повязка на сиськах, не то просторный лифчик. А из-за ее спины, из комнаты будто звуковой пар вздымается музыкой — кричит, ликует и страстно жалуется в эфире Любовь Успенская: «Пропадаю я, пропадаю…»

Не верю! Это я пропадал, пропадал, да, видно, не судьба мне пока — выбил дно и вышел вон.

— Ты кто? — спросила она, улыбаясь еле-еле заметно, только уголочками губ.

— Кот в пальто.

— Ага! Пальто, наверное, в этом роскошном портпледе?

— Как же! Личные вещи следуют отдельно международным багажом. Что с местами в вашем «Шератоне»?

— Зависит от срока проживания…

— На часок. На денек. На неделечку… А?.. — Я стоял, опершись плечом на дверную раму, с удовольствием глядя на нее. Наверное, единственного человека, который ждал меня в этом злом и отчаянном городе.

— Если надолго — скидка полагается. Предпочитаю — навсегда… На всю жизнь…

— Для меня часок — это и есть навсегда. А денек — вся оставшаяся жизнь.

Она молча смотрела на меня, вглядывалась пристально, будто все еще не верила себе.

— Можно я тебя покиссаю? — спросил я вежливо.

— Можно, — кивнула она. — Поцелуй меня…

Она взяла меня за лацканы моего измочаленного муарового пиджака, втянула в квартиру, обняла и поцеловала.

Господи, Боженька ты мой! Так пьют в жажду холодную воду, так вдыхают чистый воздух в удушье, так смотрят в забытьи сладкий сон.

Черт его знает! А может быть, я ее люблю? Потеряв дыхание, весь трясясь, я сильно прижимал ее к себе левой рукой, забыв, что в правой у меня по-прежнему баул. Она оторвалась от меня только на миг, быстро приказав:

— Да брось ты свой дерьмовый рюкзак!

Ишь ты какая! Брось! Я осторожно опустил свою суму переметную, а ее подхватил на руки, внес в комнату, освещенную зеленой настольной лампой и нервно мерцающим экраном компьютера.

Шикарный однокомнатный «Шератон» в многоквартирной трущобе в Теплом Стане — нежданно-негаданная прибыль на безумный поступок. Это когда я дал ей несколько лет назад — беспомощной, беззащитно-одинокой, бездомной, загнанной, да и мне почти незнакомой, — денег на покупку этой хибары. И мысли тогда не допускал, что станет она стартом и финишем моей кругосветки, а теперь — единственным для меня укрывищем, лежбищем и охотничьей засидкой…