Георгий Вайнер - Умножающий печаль

Мы двигались по комнате в недостоверном танце, будто плыли под крик Любы Успенской, которая все грозилась пропасть, и глаза мои были закрыты, а она быстро и счастливо бормотала:

— Господи… на часок… на денек… Придурок ненормальный! Зачем ты на мою голову навязался? Счастье ты мое горькое… На всю голову трахнутый…

Тюремная морда… Любимый мой…

Я опустил ее на тахту и стал стягивать эту смешную мини-майку, из-под которой вырвались на волю острые, нежно-смуглые сиськи, похожие на спелую хурму. А она, не отпуская меня, расстегивала пуговицы на моей рубахе, дергала брючный ремень, наткнулась на заткнутый за пояс пистолет.

— Это что? Зачем? — встревожилась на миг.

Я целовал ее и смеялся:

— Будильник. Мой телохранитель дал поносить. На память. Не урони, смотри, на пол — еще стрельнет нам в беззащитные места…

Швырнул через всю комнату башмаки, стоптал с себя брюки, и упали мы в небывалое, невероятное, всегда повторяющееся и каждый раз все более неповторимое счастье самой сладкой, таинственной и взволнованной человеческой игры, превращающей нас в единого зверя о двух спинах.

РАДИОПЕРЕХВАТ

Запись телефонного разговора.

Связь: охранное агентство «Конус» — неустановленный абонент.

Разговор состоялся 15 июля 1998 г. в 21 час 46 минут.

Перехват осуществлен Управлением внутренней безопасности.

Оператор — Ю. Коментов.

Пленка записи изготовлена в 1 экземпляре.

— …Нет, не бери это в голову, мы к Смаглию не имеем отношения. Это с ним братва разобралась… Не твое это дело. Ты сейчас гони в гостиницу — нашим занимайся… Я там буду… И ищите Кота, найди, хоть из-под земли отрой!

Нет, ментов не трогай… Пусть твои ребята говорят с таксистами, со шлюхами тамошними, со всеми швейцарами, прихватите нескольких мелких торговцев наркотой — взгляни, кто там по учетам проходит. Дворники, шофера ночных мусорников… Запомни — он не мог оттуда улететь, он уехал на машине. Это может быть случайный проезжий частник, а может, он колымит там регулярно… Кто-нибудь видел, как Кот садился в кар. Найдите его — как из пушки…

В сопровождении охраны мы вышли из подъезда во внутренний двор билдинга «РОСС и Я».

Честно говоря, меня уже сильно раздражала эта орава сытых дармоедов. Из-за опереточной свирепости на розовых ряшках они были похожи на крепостных крестьян, подавшихся в лесные разбойники. Но здесь, наверное, считается по-другому. Ничего не поделаешь — this is another World.

Мы нырнули в салон «Мерседеса-600», просторный, чернокожий, уютный, похожий на приемную модного стоматолога. Тяжело чмокнула — пушечным затвором — бронированная дверца. Начальник охраны махнул рукой крепостным, сидящим в головном джипе «форд-экспедишен», прыгнул на переднее сиденье «мерседеса», оглянулся назад — проверил место замыкающего тяжелого джипа, спросил глазами команды Серебровского, дождался разрешающего кивка и сказал в портативную рацию:

— Я — первый! Поехали… Маршрут — четвертый, скорость — штатная, режим готовности — второй, дистанция — два метра.

Из динамиков на передней панели эхом откликнулось:

— Я — третий. Вас понял… Радиорежим — закрытый…

— Я — четвертый. Вас понял ясно…

Просто Колумбия какая-то! Демократия плюс колумбизация всей страны.

На крышах автомобилей сопровождения одновременно вспыхнули синие проблесковые фонари, и кортеж, плавно набирая скорость, выехал из закрытого двора. Створки электрических ворот за нами тяжело, как шлюзы, закрылись. Мощные машины с утробным ревом, глухим жующим рокотом баллонов, звенящим коротким подвизгом сирен лихо погнали по ночной Москве.

…Участок Московской кольцевой дороги, где произошло нападение на милицейский конвой, был забит автомобилями ГАИ, «скорой помощи», стояла пожарная машина, «вольво» телевизионной бригады «Дорожного патруля», автобус дежурной опергруппы с Петровки — множество машин и людей на месте уже завершившейся драмы.

Полотно дороги в восточном направлении было перекрыто, сполошно плясали синие и красные огни, свет фар сотен сбившихся в пробку автомобилей заливал мертвенным сиянием следы разразившегося здесь недавно побоища.

Белые халаты пронесли накрытый простыней труп в санитарную машину.

Наш кортеж подъехал по встречной, внешней полосе кольцевой дороги, замедлил ход.

Начальник охраны повернулся к нам:

— Вот здесь это все и произошло…

Я тронул его за плечо:

— Слушай…

— Нет-нет-нет, Сергей Петрович, мы останавливаться не можем. Это без обсуждения! — непреклонно-твердо сообщил охранник.

Серебровский с невозмутимым выражением лица смотрел прямо перед собой, не вмешиваясь в наш разговор. Я подергал несколько раз ручку дверцы — бесполезно, замки заблокированы.

— Сергей Петрович, там уже все кончено, — мягко сказал охранник, он меня успокаивал. — Вы там сейчас ничем и никому не поможете. Там — финиш…

— Не финиш! — зло выкрикнул я. — Это меня касается, я должен был ехать с ними! Останови, я тебе говорю!

— Нельзя! — твердо резанул мой страж.

Я поманил его пальцем, а он готовно наклонил ко мне голову. Я ухватисто взял в пригоршню его ухо и сжал вполсилы. Повернулся к Серебровскому и попросил:

— Саша, вели остановиться, или я оторву ему ухо!

Серебровский усмехнулся, помотал головой:

— Однако! — Помолчал, будто прикидывал для себя ценность охранного уха, и решил по-хорошему:

— Изволь…

Я отпустил ухо не столько напуганного, сколько удивленного охранника, и Серебровский мягко сказал ему:

— Миша, не обращай внимания. В Болгарии иностранцев называют чужденец… Этот у нас тоже пока чужденец. Сходи с ним туда, а мы вас подождем.

Мы вылезли из машины, а Серебровский, приспустив бронированное стекло, сказал охраннику:

— Ты проследи там, чтоб кто-нибудь не подснял нашего шустряка-чужденца…

Мы с подругой лежали обнявшись на тахте, и этот жалобный матрас летел сейчас над миром, как ковер-самолет.

Его несла над этой заплеванной, обиженной землей, над облаками легкой дремы и сладкого полузабытья острая тугая сила моего вожделения и ее уже уходящая нежная агония: «О мой родной, лучший мой, единственный…»

Потом Лора оттолкнула меня, взяла с тумбочки очки, надела, и лицо ее сразу построжало, как у училки, проверяющей мою контрольную — грамотно ли все сделал, есть ли в моем сочинении искреннее чувство или только чужие цитаты с ошибками? Долго смотрела она в мое лицо и решила, наверное, что я на этот раз ничего не списывал, не подглядывал, подсказками не пользовался.

— Ты мне снился, урод несчастный.

— И ты мне снилась… Лежишь, бывало, ночью на шконках, вокруг сто двадцать мордоворотов храпят, как танковая колонна. Безнадега, вонь и мгла… А я лежу и о тебе, единственной, сладкой, как эскимо, мечтаю…