Виктор Пронин - В позе трупа

— Соседка, говоришь? — Амон решил продолжить приятную для него тему. — А у нее как, с женским вопросом все в порядке? А то ведь некоторые такие фантазии сочиняют… У любого мужика член встанет от этих девичьих фантазий, а, начальник?

Пафнутьев облегченно усмехнулся.

Сомнения, колебания отпали.

— Вот ее заявление, — Пафнутьев положил тяжелую ладонь на несколько листков, лежащих перед ним. Это не было заявление Вики, она не успела его еще написать, Пафнутьев всего час назад узнал, что Амон — именно тот человек, который куражился над Викой в лифте. — Вот ее заявление, — повторил Пафнутьев. — Пригласим потерпевшую, проведем опознание… Соберем несколько человек, таких же корявеньких и гнилозубых, как ты, чтоб все были немного похожи… И предложим потерпевшей указать человека, который пытался изнасиловать ее в лифте.

— Я не пытался! — заорал Амон, которого унизили так спокойно, так между прочим, словно и не заметив этого. — Если я собираюсь кого-то трахнуть, то я трахаю!

— И на старуху бывает проруха, — развел руками Пафнутьев, чрезвычайно довольный своим ударом. — И кажется мне, что ты вообще слаб по этому делу.

— По какому делу?

— По мужскому.

— Не слаб, — обронил Амон. — Слово даю.

— Слово свое можешь запихнуть себе в штаны. Сзади. Только там ему и место, — нанес Пафнутьев еще один удар.

Амон не ответил, только сейчас начиная понимать, что атмосфера в кабинете изменилась. Он прищурившись смотрел на Пафнутьева, поигрывал желваками. Недокуренную сигарету выплюнул на пол. Дубовик с некоторым изумлением проследил за полетом окурка, склонил голову к плечу, словно пытаясь осмыслить увиденное.

— Напрасно, начальник, ты так говоришь, — наконец произнес Амон.

— Простоват, — усмехнулся Пафнутьев. — Не каждый день таких князей приходится допрашивать… Которые в лифте кончают при виде юбки.

— Не надо, начальник, — уже, кажется, попросил Амон. — А то я за себя не отвечаю.

— А тебе и не надо отвечать. За тебя сейчас я отвечаю. Слушай меня, дорогой… Тебя взяли в ресторане, где ты затеял драку с представителем прокуратуры, то есть со мной. История с лифтом — это два. Есть люди, — Пафнутьев опять положил ладонь на листки, лежащие на столе, — есть люди, которые видели тебя при угоне машины. Там, во дворе, остался труп. Удар ножом нанесен сзади в спину. Козел вонючий, — вырвалось у Пафнутьева.

— Кто козел вонючий? — тихо спросил Амон.

— Убийца.

— А я тут при чем?

— Ни при чем. Ты же не козел? Или козел?

— Не надо, начальник. Прошу тебя — не надо.

— Это уже мне решать… Будем проводить опознание. Если тебя узнают… Плохи твои дела.

— О моих делах не надо думать. О своих лучше думай.

— С некоторых пор, Амон, твои дела — это мои дела.

— Звезду хочешь?

— Хочу. И вот он хочет, — Пафнутьев кивнул в сторону Дубовика. — И еще одно… Недавно произошла очень неприятная история в двенадцатом отделении милиции. Сбежал преступник. Очень опасный преступник. Перед этим нанес тяжкие телесные повреждения начальнику отделения майору Шаланде, другим сотрудникам. Нанесен большой материальный ущерб помещению. Оскорблена честь, достоинство офицера при исполнении служебного долга, — Пафнутьев сознательно заговорил казенными словами, понимая, что Амон лучше воспримет именно такие слова.

— А я при чем? — спросил Амон без прежнего напора, это Пафнутьев уловил сразу. — Что где случилось, и все на меня вешаешь?

— Сюда сейчас придет майор Шаланда… Он уже выздоровел, врачи разрешили ему выходить на улицу, вот с ним и поговори… При чем ты или ни при чем.

— А что там во дворе произошло? Машину угнали? — спросил Амон несколько фальшивым голосом — это ясно услышал Пафнутьев.

— Машина — ладно… Человека убили.

— Хорошего человека? — усмехнулся Амон.

— На глазах у его дочки… Дочке семь лет…

— Очень жаль, — произнес Амон.

— На месте преступления убийца оставил следы.

— Какие следы?

— Следы, которые позволяют твердо, обоснованно, документально сказать, кто именно убил.

— И кто же убил?

— Ты, Амон.

— И докажешь?

— Уже доказал.

— Мне докажи!

— Это в мои обязанности не входит. Главное — чтоб суд поверил. На вышку тянешь, Амон.

Амон откинулся на спинку стула, скованные наручниками руки лежали на коленях. Он долго смотрел в окно, потом взгляд его, ленивый и какой-то отсутствующий взгляд, скользнул вниз, на наручники, потом он быстро и как-то воровато взглянул на Дубовика, на Пафнутьева, лицо его слегка оживилось, как у человека, принявшего спасительное решение.

— Хорошо, начальник, — вздохнул Амон. — Поговорили, и ладно. Попугали немножко друг друга, обидели немножко… Миллион хочешь? Каждому из вас по миллиону? А?

— А что на него купишь, на миллион? — уныло спросил Дубовик, даже не подняв головы, не оторвав взгляда от бумаг, которые лежали перед ним.

— Да? — Амон посмотрел на Дубовика с уважением. — Но миллион, он и есть миллион.

— Колесо от машины, — обронил Дубовик.

— По костюмчику нам предлагают, — заметил Пафнутьев. — Правда, по хорошему костюмчику. Раньше такие костюмы стоили не меньше ста рублей.

— Хорошо, — тихо произнес Амон. — Если все закроете без следов… По машине. Даю слово.

— По какой машине? — спросил Пафнутьев, опасаясь, что дрогнет его голос при этом вопросе, что замолчит Амон, что-то почувствовав или испугавшись. Но голос не дрогнул, Амон ничего не заметил.

— По любой, — ответил он. — Выбирайте. Любая советская марка машины.

— Сколько же у тебя их, если можешь любую предложить?

— Мое дело. Сколько надо, столько и есть. — Амон горделиво вскинул голову.

Все-таки слишком много выплеснулось на него за два часа допроса, слишком много было перепадов в настроении, в обвинениях. И Амон уже не мог контролировать себя, осознавать — говорит ли он нечто оправдывающее его или усугубляющее подозрения следователей. Ему казалось, что он ведет выигрышный для себя торг, что он обводит вокруг пальца этих двух замухранных следователей, и не замечал, не замечал, простая душа, дитя гор, что только сейчас прозвучали самые важные вопросы. Два часа Пафнутьев не решался задать их, и вот надо же, Амон сам помог, предложив торг, предложив взятку. Своими неосторожными словами Амон подтвердил самые смелые предположения и подозрения. Конечно, не все слова лягут в протокол допроса, но работал магнитофон, и Пафнутьев в эти секунды искренне благодарил тех неведомых ему законодателей, которые позволили наконец магнитную запись считать документом, доказательством, уликой.

— Новая? — спросил Пафнутьев.

— Почти, — честно ответил Амон.

— Что значит почти? Сто тысяч пробега? Тридцать тысяч? Пять тысяч?