Виктор Пронин - В позе трупа

— За что можно любить хорошего человека, — улыбнулся Амон.

— А ты его за что любишь?

— Я где-то слышал, начальник, такие умные слова… Ненависть должна иметь причину, ненависть. А любовь может быть и без причины… Сама по себе.

— Хорошие слова, — кивнул Пафнутьев, снова отворачиваясь к окну и предоставляя Дубовику возможность продолжать допрос.

«Так, — тяжело перетасовывал свои несуразные мысли Пафнутьев. — Допустим, я его не отпускаю, допустим, пренебрегаю требованием начальства… И что же? Я отстранен. Сначала фактически, а потом и юридически. Как говорится, гуляй, Вася. Игра пошла крутая, и терпеть меня здесь никто не будет. А Амона… Его отпустят и без меня. Если же я выполню указание Анцышки, то смогу работать дальше. Ни у кого не возникнет сомнений в моей преданности общему делу, все счастливы, мы паримся в баньке, поднимаем тосты и любим друг друга. И жизнь продолжается. Но как же мне не хочется его отпускать, как же не хочется, если бы кто только знал!» — почти вслух простонал Пафнутьев.

«А снимочек-то он взял. Не отрекся, не закатил истерику, молча взял и написал в расписке, что фотография возвращена. Та самая фотография, которая найдена в кармане Зомби. Одна компания? И страховой агент Цыбизова в этой компании свой человек? И Зомби? И Сысцов? Дела… И только ты, Павел Николаевич, среди них явно чужой. Зона риска. Опять ты в зоне риска, Павел Николаевич. Берегись, дорогой. Подчинишься ты сейчас или не подчинишься, но своим не станешь. И они это прекрасно видят, знают и тихонько посмеиваются в ожидании того счастливого момента, когда ты понадобишься в качестве жертвы. На тебя все свалят, на тебе отыграются, а сами опять останутся на своих местах, при своих ролях. Козел отпущения — так это называется. Выходит, все мы немного козлы. Так что напрасно Амон обижается на это словечко.

Так что, отпускать?»

Пафнутьев ощутил за спиной тишину. Все смотрели на него в ожидании указаний. А какие указания? Снять наручники, подписать пропуск, извиниться за доставленные хлопоты…

Пафнутьев вдруг услышал звук открываемой двери. Обернулся. В кабинет без стука входил генерал Колов. При всех своих орденских планках, в выглаженном мундире, свежей сорочке, румян, улыбчив, уверен в себе. Торжественно и решительно, словно к людям, которые давно его ждали и томились, он перешагнул порог, готовый всем уделить внимание, всех осчастливить и обрадовать. За тяжелой, обтянутой кителем спиной Колова маячила тощеватая фигура Анцыферова с каким-то конфузливым выражением лица. Дескать, извините, это все Колов с его замашками. Но при этом не было у Анцыферова намерения вмешаться, увести Колова из кабинета, он скорее предлагал восхититься простодушием и непосредственностью генерала.

— Привет, ребята! — громко сказал Колов голосом, рассчитанным на помещение куда большее, может быть, даже на хороший зрительный зал или средних размеров стадион. — Как поживаете? Как протекает ваша жизнь, полная превратностей и чреватостей?

Дубовик опустил глаза, вроде бы посрамленный собственной незначительностью. Пафнутьев смотрел на генерала с нескрываемым любопытством. Худолей незаметно попятился к двери, унося с собой фотоаппарат, пленки, отпечатки пальцев Амона, уносил, словно опасался, что все это у него могут отобрать. Но Пафнутьев дал ему неприметный знак остаться, и Худолей, вжавшись в угол, смиренно потупил глаза, не осмеливаясь в упор рассматривать начальника городской милиции.

А вот Амон… Амон повел себя странно — губы его невольно расплылись в улыбке, он даже приподнялся, причем как-то неловко, кособоко, чтобы увидел Колов его здесь, увидел наручники и понял, в каком он положении. Но Колов не торопился узнавать Амона.

— Рад приветствовать в наших унылых помещениях, — первым подал голос Пафнутьев.

— А, Паша! — обрадовался генерал. — Привет! Давно я тебя не видел, старая прокурорская крыса!

Колов явно шел на нарушение принятых норм общения. При задержанном подобные вольности выглядели явно неуместными. Но такова была его роль — добродушный, общительный начальник родственного ведомства от избытка любви ко всем присутствующим мог, конечно, допустить некоторую бестактность, вполне простительную. Дескать, куда деваться, все мы люди, у всех у нас какие-то слабости. Так неужели вы будете тыкать меня моей генеральской мордой в мою же откровенность, даже если ее назвать невоспитанностью?!

— Во! И Дубовик здесь! — еще пуще прежнего обрадовался Колов. — Привет, Дубовик! Что ты здесь делаешь?

— Да вот… Геннадий Борисович… Допрашиваю, можно сказать, если вы не возражаете.

— Ты?! Допрашиваешь? Да тебя самого допрашивать пора!

— Пока допрашиваю я, — поправил генерала Дубовик, давая понять, что лебезить он может, но не бесконечно же.

— И получается?

— Когда как… Сегодня получается.

— И кого допрашиваешь?

— Да вот… Задержали тут одного представителя дружественной державы…

— Амон? — Удивлению Колова не было предела. И Пафнутьев смотрел на генерала уже не просто с любопытством, а даже с восторгом — тот прекрасно вел свою линию, не допуская ни единого сбоя, ни секунды замешательства. Все было настолько точно, настолько хорошо исполнено, что Пафнутьев вынужден был признать — не случайно Колов оказался на своем посту, далеко не случайно. — А ты как сюда попал? — Колов шагнул к Амону с протянутыми для приветствия руками, но, увидев наручники, вроде бы смутился.

— Задержали, Геннадий Борисович.

— Тебя? Ни за что не поверю. Тебя можно задержать или с помощью роты десантников, или же если ты сам того пожелаешь. Скажи честно — разыграл ребят? Шутку сшутил? Ну, отвечай, дорогой! — Колов подошел к Амону, полуобнял его за плечи, легонько потрепал по спине. — А это что у тебя такое? — Он показал на наручники. — Настоящие? — Колов подергал за цепочку, вслушался в ее звон. — Да… Надо же, настоящие. Не жмут?

— Жмут, Геннадий Борисович.

— Анцыферов! — Колов резко повернулся к прокурору. — Что происходит? Мои друзья сидят в наручниках, а я ничего не знаю, продолжаю радоваться жизни, будто ничего не произошло? Как понимать, Леонард?

— Спроси у Пафнутьева… Он все знает. Он у нас тут главный.

— Паша! — с преувеличенной требовательностью произнес Колов. — Отвечай!

— Долгий разговор, Геннадий Борисович.

— Отпустить вроде собрались, — Амон решил внести ясность, хотя для присутствующих все было куда понятнее, нежели самому задержанному. — Вещи вот вернули, — звякнув наручниками, Амон показал на стол.

— Как я понял, остались процессуальные вопросы? — Анцыферов решил застолбить ситуацию, чтобы не смог уже Пафнутьев отступить, переиграть.

— Да, кой-чего осталось, — кивнул Дубовик и, подтвердив слова прокурора и подправив их, дал понять, что дело не только в процедуре освобождения.