Вито Франкини - Хищный зверь

— Я знаю, что для тебя это очень важно, и потому говорю тебе: я хочу стать для тебя розой, которая не дает бутонов. Если ты останешься рядом, мне будет хорошо. У меня только одна жизнь, и я хочу быть счастлива. Думаю, это вполне законное желание, а о том, чтобы плодить розы, пусть заботятся другие растения, мне это неинтересно. Мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой, и я знаю, что ты думаешь точно так же. Назови это условие как хочешь, но прими его.

Нардо, явно взволнованный, собирался что-то сказать, как вдруг мирно лежавший на столе телефон Сабины засветился. Оба инстинктивно взглянули на экран:

Входящий вызов. Коммутатор комиссариата полиции .

Сабина застыла на миг, смутившись, и взглянула Нардо в лицо, чтобы сгладить неловкость. Он приказал:

— Ответь!

— Да, я слушаю, — ответила она.

В трубке раздался густой мужской голос:

— Доктор, как дела?

Сабина бросила с деланым безразличием:

— Спасибо, все хорошо. У меня гости. Если у вас ничего срочного, то давайте созвонимся завтра…

— Хорошо, извините за беспокойство.

Сабина дрожащей рукой положила телефон. Уже несколько месяцев она работала в квестуре, и поздний звонок ее бывшего начальника в глазах Нардо не имел никакого значения, как и это нейтральное «как дела?». Кроме того, после инцидента со снотворным она убедила себя, что анонимный звонок некоего Бруче сделал сам Нардо, который, должно быть, заметил недостачу пилюль. Понимая, что может случиться, он, должно быть, неоднократно ей звонил с неизвестного номера, а не получив ответа, стал беспокоиться. Вероятно, Бруче был Брюсом Уэйном из «Бэтмена», а Бэтменом все называли Нардо. Это прозвище было последним признаком искреннего чувства к единственной женщине, способной упрятать его за решетку. Если это предположение соответствовало действительности, то Нардо, который в этот день просил, чтобы она разговаривала только с ним, не мог не узнать голос Джимонди.

Сабина помолчала и вдруг заметила, что взгляд ее собеседника утратил всякую неуверенность. Он сидел абсолютно спокойно и неподвижно, не говоря ни слова.

Она попробовала растормошить его:

— Нардо, скажи что-нибудь.

— Мне нечего сказать тебе, Сабина. Твое предложение очень приятно, но бессмысленно. Я не смогу его принять.

— Почему ты так говоришь? Хочешь кончить жизнь в тюрьме?

— Если думаешь, что конец существует, продолжай. Ты не встретишь ни малейшего сопротивления с моей стороны. Я воспользуюсь правом молчать и ограничусь тем, что вызову своего адвоката, когда ты и твои люди мне это позволите. Я буду защищаться. Пусть на это уйдут месяцы, но я выйду чистым, и мы оба это знаем.

Проигрывать эту битву Сабина не собиралась — она вложила в нее все силы, всю себя, ввязавшись в бой за мужчину, сама не веря, что способна на такое. И она упрямо продолжала настаивать:

— Нет, Нардо Баджо! Таких разговоров ты со мной, пожалуйста, не веди. Я не какой-нибудь там полицейский, который выполняет приказ об аресте. Я — Сабина, твоя дама.

— И всегда будешь ею.

— Хорошо. Но ведь мы с тобой другие, мы особенные, разве не так?

Он не ответил, только скептически поднял бровь. Она взорвалась:

— Ну уж нет, дорогой мой. Можешь строить из себя скептика сколько хочешь, только с другими. Но не со мной, потому что я-то знаю, что у нас с тобой все по-другому.

— Сабина, разве ты не помнишь, что все отношения по-своему особенны? Не помнишь «те же глаза, но другого цвета»?

— Ой, не втягивай меня в эти бесконечные разговоры, я сыта ими по горло! Слышать их больше не могу!

— Можно не слышать и желать друг другу добра на расстоянии. Ты желаешь мне добра, Сабина?

— Я тебя ЛЮБЛЮ, Нардо [25] Здесь необходимо сделать важное лингвистическое пояснение. В итальянском языке есть два термина, обозначающие «любить», и они имеют принципиально разный оттенок. Voler bene («желать добра») подразумевает любовь самоотверженную, безмятежную, любовь к ближнему, ту, которую древние греки обозначали словом «агапэ». А вот amare подразумевает начало чувственное, связанное со страстью, с безрассудством, а главное — в нем очень силен элемент собственничества. В наше время оба термина смешались и стали взаимозаменяемы, но оттенок остался. В данном случае Нардо, будучи поборником любви безмятежной, позволил себе перейти грань «желания добра», и это плохо кончилось. Такова концепция автора, тут ничего не поделаешь. .

Он весь подобрался, затаив дыхание. А Сабина не отступала:

— Насладись этой фразой, пока можешь, потому что я не знаю, когда ты еще раз ее услышишь. Я влюблена в тебя без памяти и всегда буду влюблена, если хочешь знать, будешь ты рядом или далеко, будешь ты свободен или за решеткой.

Нардо не ответил — может быть, из уважения к страсти, которую она вложила в эти последние фразы. Он снова стал холоден: настоящий кусок льда. Сабина поняла, что все его недавние сомнения и колебания, которые она уловила, больше не вернутся. Нардо снова замкнулся в своей проклятой броне. Она почувствовала, как на глаза ей навернулись слезы, и попыталась их сдержать, но ничего не получилось, и сверкающие капли начали сливаться в потоки. Нардо отчужденно наблюдал, как они струились у нее по щекам.

Сабина была в отчаянии:

— Но я ведь знаю, ты умеешь любить, Нардо, как и все. Я видела, что ты любишь меня, хотя и сдерживался.

Он не отвечал.

— Ну признай, признай, что умеешь любить. Может быть, не меня, но ты любил. Скажи мне, что ты любил Гайю. Ну, хотя бы ее…

Нардо превратился в восковую фигуру.

— Забудь все другие условия и признай только одно это. Признай, что любовь существует, сделай это ради меня, прошу тебя, и мне этого хватит. Сейчас ты уйдешь и больше ничего обо мне не узнаешь, обещаю тебе: ни о полицейской, ни о подруге, ни о любовнице. Клянусь. Только признай, что любовь существует!

Восковая фигура снова стала человеком. Нардо Баджо снисходительно улыбнулся, потом встал и медленно подошел к Сабине. Оказавшись рядом, он протянул вперед скрещенные руки, словно они уже были в наручниках. И отчеканил, уверенно и решительно:

— Любовь — это всего лишь слово из шести букв.

Преступление преследования, больше известное как «сталкинг», хотя и вошло в наше судопроизводство как автономная единица только в начале нового тысячелетия, является прямым проявлением инстинктов, которые мы унаследовали от наших предков в ходе тысяч и тысяч лет. Речь идет об импульсах, до сих пор неизбежно характеризующих наше поведение, и в особенности взаимоотношения супругов.

Любой, кто подвергался сталкингу или, что греха таить, сам его практиковал, рискует обнаружить себя на этих страницах. И в том есть несомненная польза, ибо, чем бы мы ни отграничивали подобные преступные деяния — близкими отношениями или холодной атмосферой судебного заседания, где чувства просто льются рекой, — это отнюдь не будет способствовать тому медленному процессу видимой «эволюции», которая за очень долгое время позволила нам стать менее животными и более людьми.