Лина Бенгтсдоттер - Франческа

— Нет, — ответил Давид. — Это случилось раньше, я ее после того видел.

— Ты сообщил об этом полиции?

— Нет, а зачем бы я стал это сообщать?

Адам взглянул на часы и сказал, что им пора, поскольку обеденный перерыв давно закончился. Они поднялись и вышли из паба.

Чарли вернулась за свой столик, но не могла расслабиться, ощущая, что все на нее пялятся. Или ей это только кажется? Она очень чувствительна к такому — с самого детства смущалась, когда Бетти говорила и смеялась слишком громко. В такие периоды Бетти была слепа и глуха к реакции окружающих, но Чарли видела и слышала все. Сейчас ее не покидало то же неприятное чувство, как тогда с Бетти: что на нее все смотрят и нет места, куда можно было бы спрятаться.

— Что ты делаешь? — крикнул мне папа наутро после нашего ночного разговора.

Он вышел на открытую веранду в одном халате.

— Что ты делаешь, Франческа?

— Убираю рододендроны, — крикнула я в ответ.

Папа кинулся ко мне.

— Но ведь мама хотела избавиться от них, — сказала я.

— А я хотел их оставить, — ответил папа. — Но, ради всего святого, перестань копать и вернись в дом.

Отложив лопату, я подумала, насколько же это невозможно — доставить удовольствие и папе, и маме одновременно. Как ни старайся, кто-то из них всегда будет сердит или разочарован. Ничего удивительного, что временами меня буквально разрывало на части.

Я не хотела ни прекращать копать, ни идти в дом. Свежий осенний воздух и физическая активность позволили мне расслабиться так, как у меня уже сто лет не получалось. Я сказала папе, что буду продолжать в другом месте, а его куст оставлю в покое.

— Зачем? — спросил папа.

— Потому что мне просто-напросто нравится копать. Почему ты всегда все ставишь под сомнение?

— Весьма адекватный вопрос, — ответил папа.

— Да, но теперь ты по крайней мере знаешь зачем.

Прихватив с собой лопату, я отправилась на Звериное кладбище, расположенное ближе к озеру. Под кривоватыми, сделанными вручную крестами покоились грызуны. Обогнув дерево, я остановилась и некоторое время любовалась кустом, который посадила возле дорогой моему сердцу могилки. Там, под маленькими листочками в форме сердечек, лежала моя любимая кошка Серафина. Она родилась в соседней усадьбе в тот же день, что и я. Мать бросила свой выводок, и все, кроме одного котенка, умерли. Соседка зашла к нам и рассказала об этом маленьком чуде, а когда услышала о моем рождении, то решила, что это знак — маленький отважный котенок должен стать нашим. Серафина была пуглива и непредсказуема. Она признавала только меня. Едва кто-то другой пытался ее погладить, как она вцеплялась в него когтями.

В то лето, когда мне было семь лет, ее задавила машина, и она валялась в канаве в нескольких сотнях метров от Гудхаммара. Через несколько дней после того, как мы закопали ее на Зверином кладбище, я вернулась туда и откопала ее. Потому, что я забыла ее мордочку — объясняла я маме и папе. Я забыла, как она выглядела. Мне не стоило этого делать, потому что потом я еще долго не могла забыть, что смерть сделала с моей Серафиной.

Теперь я прочла текст, вырезанный мною на кресте десятью годами раньше. «Серафина. Скорбь вечна!». Помню, я написала так потому, что мама считала, будто я зря убиваюсь, что у соседей полно котят и я могу завести себе нового, как только захочу. Наверняка удастся найти кошечку такого же окраса. Мама так и не поняла уникальности животных — что их невозможно заменить, что дело не в окрасе. Я вспомнила, что говорил мне в больнице один из пожилых врачей. «Скорбь, — сказал он, — следует определенному алгоритму, который одинаков практически у всех, кого она настигает». Затем он перечислил последовательность определенных фаз, названия которых я уже забыла, и добавил, что у большинства людей это проходит именно так. Проходит примерно год — и самое трудное оказывается позади, и можно снова жить, как прежде.

«Скорбь как собака, — продолжал он, когда я выразила сомнения по поводу простоты этой теории. — Поначалу она следует за хозяином близко-близко. Но со временем, если продолжать идти, собака устанет, и расстояние увеличится». И со мной будет точно так же, заявил он. Со временем я уже не буду видеть свое горе, а лишь едва ощущать его присутствие.

Ясное дело, все это полная чушь, но у меня не было сил спорить. И сейчас, ощутив, как мне печально из-за смерти Серафины, как мне не хватает ее тепленького тельца рядом со мной в постели, я поняла, что смерть Поля будет идти за мной всю жизнь, как лающая собака. Никуда она не денется.

Отойдя на приличное расстояние от маленьких крестов, я всадила лопату в землю и начала копать. Земля оказалась мягче, чем я думала. Быстрые результаты вызывали у меня удовлетворение, однообразные движения успокаивали.

— Что ты делаешь? — спросил чей-то голос за моей спиной.

Обернувшись, я увидела Ивана. Он смотрел на меня таким взглядом, от которого у меня всегда все внутри сжималось — словно я зверек, которого он выследил в лесу.

— А ты сам что делаешь? — спросила я. — Тебе что, больше нечем заняться, кроме как болтаться вокруг и пугать людей?

— Дождь пошел, — сказал Иван и посмотрел на небо.

Полностью поглощенная своей работой, я даже не заметила, как переменилась погода.

— Отлично, — ответила я. — Буду знать.

Не говоря больше ни слова, я продолжала копать. Мне подумалось: как странно, что Вильхельм, один из самых любимых мною людей, создал существо, которое вызывало во мне такое неприятное чувство самим фактом своего существования. «Разве Иван сделал мне что-то плохое?» — думала я, ссыпая землю всего в нескольких сантиметрах от его черных сапог.

Иван помогал отцу работать на участке, когда Вильхельм уже не мог. Однажды они с папой разругались по поводу договора, который дедушка заключил с Вильхельмом — в договоре было сказано, что Вильхельм останется жить в домике привратника, даже когда не сможет работать. Из-за этого договора папа считал, что не обязан платить Ивану большую зарплату, раз его отец живет тут бесплатно. Но однажды Ивану это надоело, он высказал свое недовольство, и после этого двери для него были закрыты. Несмотря на это, он регулярно наведывался в усадьбу. Всегда находился какой-нибудь крючок, который надо было забрать, или пила, принадлежавшая лично его отцу. «Появляется как привидение» — вздыхал порой папа. — Как настоящее привидение».

— Зачем тебе эта яма? — спросил Иван. — Животных не осталось, хоронить некого.

— Просто хочу проверить, как глубоко я могу прокопать, — ответила я. — Мне доставляет удовольствие сам процесс.

— Твоя мать будет недовольна тобой.

— Моя мать никогда еще не была довольна мной.