Ирина Корсаева - Круги на воде

Уже Федя и Николаич дремали в машине. Участковый, казалось, вообще не просыпался. Понятые угрюмо топтались рядом, они бы тоже посидели в машине, но молодой следователь снова вручил им рулетку и давал бестолковые указания. Штанины брюк у них вымокли, хотелось есть, время подходило к обеду – могли и опоздать к кормежке. Макс сообщил, что он прочесал посадку, вещей с трупа не нашел и ничего другого интересного он не нашел.

– Гляди-ка, Петрович вернулся, – сказал Максим.

К дежурке подъехали еще два автомобиля, из одной вышел невысокий юркий Петрович с опером по тяжким Ваней Поповым, из второй – начальник КМ и ответственный от руководства. С начальником КМ Сашу знакомили, но его фамилию он не запомнил, ответственного подполковника он видел впервые. С важными и озадаченными лицами они направились к трупу.

Саша подумал и остался на месте остервенело чиркать одеревеневшей рукой в протоколе. Немного помедлив, Николаич, вздохнув, отправился следом за руководством. Когда начальство, вдоволь насмотревшись, с таким же озабоченным видом покинуло место происшествия, Николаич задержал Ваню у трупа, и надев на одну руку перчатку, совместил края одной раны на затылке, Ваня присвистнул.

Ломая ветки, Ваня подошел к Саше, достал бумажку из ежедневника:

– Вот, для протокола, это – Зенка дочка, я данные выписал.

На мятом, затертом обрывке было написано: "Зенкина Елена Александровна, 09.05.1986 года рождения". Саша поежился, убитая Елена Александровна оказалась моложе его всего на три года.

Подошел Петрович:

– Ну что, Александр Сергеевич, вы закончили? Труповозку вызывать?

Саша почувствовал, что если прямо сейчас не закончит этот осмотр и не вернется в сухой и теплый автомобиль, то сядет прямо на землю и уже не заставит себя встать:

– Да-да, я заканчиваю, вызывайте, пожалуйста.

"Допишу на работе", – обреченно подумал он.

– Понятые, распишитесь, пожалуйста, – Саша подложил в протокол пустой разлинованный лист,– вот тут и вот тут.

Петрович по личному сотовому звонил дежурному, давал указания вызвать труповозов, понятые радостно грузились в обезьянник. Женя передавал им бумажные, подписанные карандашом конвертики и пакеты с изъятыми вещдоками для подписей. Саша с завистью смотрел на телефон Петровича. Хорошая вещь, он только собирался такой приобрести. Саша стянул перчатки, поглядел по сторонам, вздохнул и аккуратно положил их под куст.

– Александр Сергеевич, садитесь, пока эти, на, все места не заняли, – Петрович приглашающим жестом открыл дверь своего автомобиля.

Участковый внезапно проснулся и высунулся с дежурки:

– А это, направление на вскрытие вы писать будете?

– Сам, Савченко, сам, – Петрович, похлопывая Сашу по плечу, подтолкнул его к машине.

Саша с наслаждением расправил затекшую спину, к нему в машину усаживались эксперты.

– Я кое-что забыл,– сказал Саша, неловко вытаскивая из чемодана, стоящего под ногами, полиэтиленовый черный пакет для мусора, аккуратно сложенные им в чемодане принадлежности от его движения ссыпались в одну кучу, он поморщился. Саша выскочил из машины в противную сырость, очень быстрым шагом направился к месту, где лежала некогда симпатичная, а теперь холодная и совершенно мертвая Зенкина Елена Александровна. Там наломал вокруг нее сухие верхушки каких-то прошлогодних травянистых кустов, неловко заталкивая их в пакет. Дождь усилился, кусты ломались плохо, какой-то веткой Саша занозил себе палец, с досадой он сунул грязный палец в рот, попытался выгрызть занозу. Ветки местами порвали пакет, он завернул его в сверток.

Когда он, совсем уже мокрый, подходил со своим свертком, народ в машине посмеивался. Но при его возращении смешки стихли. Он рассержено запихнул сверток в чемодан.

На полпути Иван не выдержал, повернувшись к Саше, спросил:

– Саня, а ты в лобик-то ее поцеловал?

–Зачем?

– Ты что, не знаешь, старую следственную традицию? Свой первый труп следователь должен поцеловать в лоб, иначе не будет тебе удачи в следствии.

– Это не первый мой труп, – Саша надулся и отвернулся к окну, посасывая раненный палец, благо ехать было совсем недалеко.

Криминалист с Ваней хихикнули.

– Вот не видать тебе, Саня, удачи, не чтишь ты традиции.

– А мой папа – китаец? – спросил я, наблюдая над круглым зеркалом, как мама Ляля собирается на дежурство. Сколько себя помнил, я называл свою мать по имени.

– С чего ты взял?, – мать недовольно оторвалась от сборов.

– Ну, у меня глаза узкие.

– Твой отец умер и он не был китайцем, иди, ешь пельмени.

Я еще раз осмотрел свое отражение. На Лялю я совсем не похож. Ляля – красавица, все у нее ровное гладкое и круглое. А у меня только глаза такого же цвета, карие. Но маленькие и узкие, как у китайца с опущенным верхним веком. Уши у меня разные и слегка пожеванные. Но больше всего расстраивал подбородок – маленький, слишком плавно переходящий в шею.

– Ляль, а он был киргиз?

– Нет.

– А кем он был?

– Не знаю, ешь молча.

Я поболтал ложкой в мутном бульоне с морковкой, выловил и без аппетита пожевал рыбный столовский пельмень – не вкусно.

– Ляля, когда Петровна умрет, я буду один жить в ее комнате?

– Будешь.

– Скорее бы сдохла, – вздохнул я, но закончить вздох не успел, сильный подзатыльник нагнал меня, я ткнулся лицом в миску с пельменями, больно ударившись об эмалированный край губой. Настроение сразу испортилось. Еще поболтал ложкой в миске:

– Тебя в школу вызывают.

– Из-за чего?

Всем своим мелким существом я почувствовал закипающую в Ляле ярость, и от этого мне становилось лучше.

– Из-за тритона.

– Что еще за тритон!?

– Я в школе тритона съел.

Ляля смотрела на меня почти с отвращением, она даже не спросила, как это у меня получилось.

Я поймал около школы небольшого тритона, зачем-то сунул его в карман, принес на уроки. На уроке я достал тритона, он был таким беспомощным и весь в моей власти. Сначала я тыкал его ручкой, загородив ото всех ладошкой. Но вскоре эта игра наскучила. Я сунул тритона в рот, оставив его заднюю лапку наружу. Лапка мелко дрожала. Это трепыхание было приятным, в животе расползалось что-то теплое. Вдруг одна девочка повернулась ко мне и завизжала. Стали оборачиваться остальные, мне стало смешно. Но тут я увидел, как ко мне подходит учительница, небольшое усилие – и тритон проглочен. Потом меня выгнали с урока, отвели к директору, я там или молчал, или говорил, что ничего не было. Глядя по верх учительских голов, я пытался вызвать в себе ощущение трепыхания живой тритоновой лапки, испуг девочки и мои порывающиеся смешки, но учителя все время мне мешали.

Потом они велели передать матери, чтобы она пришла в школу. Я почти забыл об этом. Я силился вернуть то необычное ощущение, а оно все уплывало от меня.