Уильям Лэндей - Мишн-Флэтс

– Хорошо, я тебя провожу, – сказал я. – Все равно я знаю, чем кончается и этот фильм и вообще всякое кино.

Кэролайн скорчила смешную мину.

– И чем же кончается всякое кино, профессор?

– Каждый окажется не тем, за кого его принимали.

– Не слишком увлекательный конец.

– Ну, перед этим будет одна-другая перестрелка – для интереса. Но самая главная интрига всегда одна и та же – никто не был тем, за кого его принимали.

В первые четыре дня после того, как Кэролайн дала добро на арест Брекстона в связи с убийством Рея Ратлеффа, бостонская полиция ничем нас порадовать не могла. Брекстон словно в воду канул.

Мы с Гиттенсом день-деньской болтались по улицам Мишн-Флэтс и пытали расспросами всех, кто когда-либо давал информацию полиции.

С одними мы беседовали открыто, прямо на тротуаре или в парке, с другими – в подъездах и других темных углах. Я не мог не восхищаться тем, как Гиттенс с любым человеком находил контакт. Помимо врожденного дара, у него была масса наработанных приемов общения. И он, конечно же, более или менее сносно говорил по-испански, без чего в Мишн-Флэтс делать нечего. Так же, как наторелый политик, Гиттенс имел талант помнить бесчисленное множество имен, притом он помнил имена не только своих информаторов, но и их родственников и ближайших приятелей. Но важнее всего было то, что Гиттенс далеко не всегда придерживался буквы закона, порой довольно глупой или чересчур строгой, а исходил в своих действиях из здравого смысла. То есть он не арестовывал направо и налево, а попросту закрывал глаза на мелкие нарушения, тогда как другие полицейские никогда не давали потачки.

Естественно, жители Мишн-Флэтс были благодарны ему за добросердечное попустительство – почти не замечая, что за поблажки приходится платить свою цену в виде периодических «подсказок».

Однако народу в Мишн-Флэтс тоже палец в рот не клади. Все отлично помнили, что Гиттенс, несмотря на свой отчаянный либерализм, остается полицейским, с которым надо ухо востро держать.

Гиттенс умело лавировал в своей роли доброго полицейского, относился к любому собеседнику с подчеркнутым уважением, тонко чувствовал все нюансы разговора и ситуации, со знанием дела применял то кнут, то пряник – и в отличие от большинства полицейских точно угадывал, когда именно нужен кнут, а когда пряник.

Словом, Гиттенс был полицейский от Бога, Полицейский с большой буквы – и при этом не скромничал, цену себе знал.

Однако найти Брекстона на одном таланте общения оказалось невозможно. Полиция прекратила активные поиски – решили ждать, когда Брекстон сам объявится. Во всех местах его возможного появления расставили агентов в штатском. Гиттенс, уверенный, что он знает Брекстона как никто, лично выбирал места засады для «охотников». Келли и я тоже получили участок наблюдения. Меня Гиттенс поставил возле дома постоянной подружки Джуна Вериса – на мой взгляд, место совершенно бесперспективное, хотя Гиттенс уверял меня в обратном.

Я прибыл на свой пост в понедельник около семи утра.

Потягивая кофе из бумажного стаканчика, я подпирал стену возле парадной двери дома напротив и поглядывал на окна квартиры, где жила подружка Джуна Вериса.

День был серенький, неприветливый. В фильмах подобное дежурство называют «внешнее наблюдение». Не помню, чтобы хоть один полицейский при мне употреблял этот термин. Называйте это занятие как хотите, но скучней его ничего не придумаешь. А для человека с моим характером это прямое приглашение усложнить ситуацию и нарваться на неприятности. Оно и понятно – все пороки от безделья.

Мои мысли, естественно, вернулись к Кэролайн и вчерашнему такому насыщенному событиями вечеру.

Насколько важно для нее то, что произошло между нами? Или не важно вообще? А я, что я думаю об этом повороте в наших отношениях?

С вечера мы все бесстрашные герои и смело лезем в воду не зная броду, а наутро – поджимаем хвост. Наутро все кажется намного сложнее. И не знаешь, насколько опрометчиво ты поступил, какие в связи с этим печали накачают тебе черти.

Особенно если не совсем понимаешь, кто кого соблазнил. Ты – ее или она – тебя.

Влюбиться я, похоже, не влюбился.

Слава Богу, ничего драматического или бесповоротного не произошло.

Я по натуре человек недоверчиво-опасливый, любовь в виде удара молнии мне не грозит: имею внутренний громоотвод. Однако что-то все-таки произошло. Я это «что-то» ощущал – как помеху, как не на месте поставленный стул, о который, бегая спросонок по квартире, то и дело бьешься коленкой. Я уже который день неотвязно думаю о Кэролайн и о своем отношении к ней. Думать о ней трудно – она достаточно закрытый человек, которого с лету не поймешь. То искренняя и пылкая, то деловито-холодная и отдаленная. И в течение пяти минут может несколько раз переходить из одного состояния в другое. Совершенно очевидно, что в общении она не спешит открываться – всему свое время. Сначала она должна сознательно решить – открываться или нет, а если открываться – то когда.

Эта ее вчерашняя фраза «Бен, не старайся очаровать меня!», фраза, которую я счел за благо пропустить мимо ушей, что-нибудь да значила! Скорее всего в переводе на трезвый утренний язык эти слова значат: «Не воображай, что ты можешь меня очаровать!» Эта почти агрессивная ершистость – наследие от развода или природная черта характера? Сколько ни гадай – не уразумеешь!

Задним умом я понимаю – именно неоднозначность душевного склада Кэролайн зацепила меня, дала пищу для размышлений и снова и снова возвращала мои мысли к этой женщине. Чем больше она меня озадачивала, тем больше я думал о ней. Чем больше я думал о ней, тем больше она меня озадачивала. К примеру, я не мог ответить себе даже на такой простой вопрос: хорошенькая она или нет? Она красивая потому, что красивая, или потому, что глаза полны энергии и жизни? В чем секрет ее обаяния? Она тепло относится к своему сыну (да и ко мне тоже). Но я наблюдал ее в моменты, когда она казалась холодной и кровожадной.

Я пытался разобраться в ней с хладнокровием ученого, все неуловимое и сложное свести к нескольким однозначным прилагательным. Нет, я не влюбился; подобного рода академический анализ не похож на сладостный сумбур в голове пылко влюбленного. На мой взгляд, после определенного возраста ты уже не теряешь голову от страсти – потеря головы предполагает горячку, утрату контроля над своими чувствами. Нет, после определенного возраста и ввиду определенного опыта ты не теряешь голову, а начинаешь ею интенсивно работать.

Ты пытаешься изучить предмет своего интереса.

Так сказать, осматриваешь со всех сторон, вертишь ее характер мысленно в руке, как монету незнакомой страны.