Лев Овалов - Майор Пронин и тайны чёрной магии

Подписи под письмом не было.

– Да… – задумчиво сказал Пронин. – Анонимка…

– Да, анонимка, – сказал Матвеев. – Но что из того? Разве анонимки не содержат иногда правды?

– Нет, я не к тому – сказал Пронин. – Я просто думаю…

Он принялся рассматривать письмо. Лист обыкновенной почтовой бумаги. Дешёвая линованная почтовая бумага, какая продаётся во всех газетных киосках, в почтовых отделениях, в писчебумажных магазинах. Написано письмо обычными фиолетовыми чернилами, какие продаются тоже решительно везде и какими пишут обычно все школьники, обычный старательный ученический почерк с обычным наклоном вправо, хотя некоторые линии выведены как бы дрожащей рукой, может быть дрожащей далее нарочно. Судя по оборотам речи, письмо написано взрослым человеком, а не подростком и не продиктовано подростку, в таких делах избегают лишних свидетелей. Написано письмо очень осторожно, никаких фактов, никаких доказательств, на Прибыткова только брошена тень, честь собрать доказательства и обосновать обвинение автор письма уступил своему адресату, что тот и выполнил. Очень обычное письмо.

Сколько анонимок перевидал Иван Николаевич за свою жизнь!

Автора такого письма установить невозможно.

– Конверт? – спросил Пронин.

Матвеев положил перед Прониным конверт.

Конверт тоже ничего не давал для поисков отправителя. Обычный конверт, какой можно приобрести в любом почтовом отделении. Тот же почерк. «Станица Улыбинская. районному прокурору. Лично и секретно». И – всё. Судя по штемпелю, отправлено два дня назад, опущено в почтовый ящик здесь же в станице Улыбинской. Установить отправителя, конечно, невозможно.

– Д-да, – задумчиво повторил Иван Николаевич. – Я бы предпочёл иметь более весомого свидетеля.

– Значит, вы считаете, что анонимкам верить нельзя? – обидчиво спросил Матвеев.

– Нет, почему же, – неопределённо отозвался Иван Николаевич. – Им нельзя придавать большого значения, но и нельзя ими пренебрегать. Кто знает, почему человек скрывает своё имя, может быть это клеветник, а может быть он и в самом деле боится за свою жизнь…

Пронин хотел представить себе, как построил Матвеев своё умозаключение.

– Ну, а как всё-таки Прибытков отравил Савельева?

– Здесь может быть несколько вариантов, – многозначительно ответил Матвеев. – Савельев мог зайти к Прибыткову по дороге домой, мог зайти к Прибыткову в кабинет перед уходом с работы, выпил у него в кабинете стакан воды, а тот и подсыпал яд, да мало ли ещё как, до этого нам ещё предстоит докопаться…

Пронин опять принялся рассматривать письмо.

– Во всяком случае, – посоветовал он Матвееву, – я бы пошёл не по линии изобличения Прибыткова, а по линии поисков автора этого письма. Если только это не фантазёр, делающий безответственные умозаключения на основании слухов о прошлом Прибыткова, этот человек, осведомлённый о преступлении, следовательно или сообщник, или свидетель, очень близко стоящий к преступнику.

– И тем временем, пока я буду искать автора письма, позволить Прибыткову замести все следы? – раздражённо отозвался Матвеев. – Нет, Иван Николаевич, не такого совета ждал я от вас!

Пронин видел Матвеева насквозь.

– Ты, конечно, хочешь, чтобы я посоветовал тебе арестовать Прибыткова?

– Да. И потом уже собирать доказательства. Только так!

– Нет, нет, я категорически против – сказал Пронин. – Оставь Прибыткова в покое, его нельзя ещё трогать, анонимка – не доказательство.

– Конечно, дело не в анонимке, – сказал Матвеев. – Но я уже установил подозрительную близость Прибыткова с Савельевым предшествовавшую смерти Савельева. И принимая во внимание прошлое Прибыткова…

– Которое, кстати, никак не подтверждается его деятельностью в МТС, – сказал Пронин. – Мы слишком часто устремляемся в прошлое, пренебрегая настоящим.

– Вы что же, ставите под сомнение всю прошлую работу наших карательных органов? – спросил Матвеев.

– Нет, не всю, но многое ставлю под сомнение, – сказал Пронин. – Вспомни решения двадцатого съезда, постановление ЦК о культе личности…

– Если бы Прибытков был неправильно осуждён, – возразил Матвеев, – он давно добивался бы реабилитации!

– У всякого свой характер, – возразил в свою очередь Пронин. – Человек – сложное существо и не всегда легко его понять.

– Нет, я не понимаю, почему это вы берёте Прибыткова под защиту, – перебил Матвеев Пронина. – Правильно говорили в крайкоме, что вы постарели, вы утрачиваете ощущение борьбы…

– Что ж, выступи с этим на районной конференции – насмешливо сказал Пронин. – Но Прибыткова я прошу всё-таки не трогать.

– Это что же – директива? – вызывающе спросил Матвеев.

– Да, если хочешь – директива, – твёрдо сказал Пронин. – Я не позволю у себя в районе создавать искусственные политические процессы, слишком уж много потерь понесла от них наша страна.

– Но прокурор не зависит ни от кого и руководствуется только законом, – сказал Матвеев, отворачиваясь от Пронина.

– Совершенно верно, я тоже знаю Конституцию, – сказал Пронин. – Но коммунист Матвеев прежде всего обязан подчиняться райкому партии.

– В таком случае, я обращусь в край, – сказал Матвеев.

– Это твоё право, – суховато сказал Пронин. – Но помни: поспешность хороша только при ловле блох.

Сколько разных людей проходит перед глазами секретаря райкома! Разных людей, разных характеров, разных профессий… Во всех надо вглядеться, во всех разобраться, всех понять. А время бежит, тысячи дел позади, тысячи дел впереди, ни с кем нельзя задержаться, иначе сразу образуется толчея, всех надо пропустить через себя и двигаться самому, всё время двигаться.

Как много общего, думал я, глядя на Пронина и невольно оглядываясь на самого себя, между политическим деятелем и писателем. Создавать какие-то ценности можно только в непрерывном общении с людьми, в каждом нужно почерпнуть что-то и каждому нужно что-то дать для него самого – непрерывно брать и непрерывно отдавать, вечный процесс жизни. Много общего и много разницы. Художник, который влияет на жизнь через искусство, действует на людей исподволь, он тоже пропускает людей через себя, но берёт из них и от них точно то, что нужно ему самому, что нужно ему для личного творчества, множество людей художник соединяет в одно, он типизирует людей и показывая и повествуя свои обобщения, или принижает, или возвышает поглощённую им массу людей.

Иное дело политик. Его задача – побудить к творчеству самих людей. Политик же вбирает в себя людей полностью, такими, какие они есть, со всеми плохими и хорошими их качествами, чтобы сплавлять их в некий конгломерат, создавать такие общественные формации, где для каждого найдётся какое-то место, причём политик, организатор этой формации, должен стремиться к тому, чтобы для каждого нашлось наилучшее место…