Фридрих Незнанский - Забыть и выжить

Антон уже жалел, что не остался возле прокуратуры, куда его на рассвете привезла Мила, а, узнав от другого дежурного, сменившегося теперь с поста и чисто говорившего по-русски, что в здании никого нет и народ появится не раньше девяти, ушел. Ждать на ступеньках больше двух часов Плетнев не мог. Пока суд да дело, он решил позавтракать, и дежурный — старший лейтенант — посоветовал ему спуститься к порту, там, в здании морвокзала, работают пункты питания. Вот и сходил. А теперь — ищи-свищи местное руководство! Ну, конечно, весь город в темноте, куда дальше-то! Теперь заседают… И, вероятно, будут заседать долго, как все делается в провинции. Им торопиться некуда. Здесь другая жизнь…

Ночь, проведенная фактически без сна, да еще с приличной эмоциональной нагрузкой в самом ее конце, утомила, хотелось прилечь, отдохнуть, может быть, даже вздремнуть ненадолго. Но где это сделать? На железнодорожном вокзале, в зале ожидания, на лавке? Или в порту, в таком же помещении, которое уже видел, и оно не вызвало желания расположиться там для отдыха?

Мелькнула шальная мысль: не попытаться ли отыскать Зою? А что, уж у нее-то наверняка найдется уголок для усталого человека. Или неудобно? Да, не очень здорово…

А к этому Липняковскому, у которого башка забита подозреваемыми, идти сейчас, похоже, никакого смысла нет. Что он скажет? Что он вообще знает? Тут прокурор нужен. Или его зам. Которые город знают, его население. Чтоб могли дать указание проверить, не появлялся ли здесь человек, изображенный на цветной фотографии. Ее дала Ирина, когда Антон уезжал на поиски Турецкого. Сказала, что это фото — из самых последних, и на нем Шурик больше, чем на всех остальных, похож на себя. Действительно, хорошая фотография. И Турецкий здесь не в генеральском своем мундире, а в нормальной гражданской одежде. То есть такой, каким его и придется искать…

А в принципе и сам поиск, и вообще вся эта поездка очень были не по душе Антону. Так выходило, что вроде это именно он как бы во всем и виноват. Ирина, значит, ухаживает за Васькой, заботится о нем, кормит, учит, спать укладывает, часто сама остается возле него, отчего Антону, по правде говоря, совсем муторно на душе. Конечно, чужая жена, это ясно. Но это ведь не его, а именно ее инициатива! И, конечно, не мать она Ваське, а посторонний человек. И Турецкий злится, когда не застает свою жену дома и знает, что она у Антона.

А как поступал бы сам Плетнев, если бы его Инка, к примеру, ночевала у того же Турецкого, ухаживая за его дочкой? Когда про него все знают, что он ни одной красивой юбки мимо себя не пропускает! А что Антон, он разве тоже не мужик? И разве не чувствует, как колотится и ухает, проваливаясь куда-то в пятки, его сердце, когда он видит рядом Ирину? Протяни, кажется, руку, и она — твоя! Но он же держит себя в руках! Не дает воли чувствам… Хотя это очень трудно, почти невозможно, это ж кому рассказать, какие муки терпеть приходится!..

Ну да, потому и с Зойкой так по-дикому получилось. Как с резьбы сорвался. Ну сил ведь больше нет! Не к проституткам же бегать… Хотя, было дело, подумывал. Но удержался.

И Катька эта еще, подружка Ирины Генриховны, что в госпитале за Турецким ухаживала. То нормальные были с ней отношения, даже доверительные, а то, словно цепная собака, накинулась. Это, если ей верить, оказывается, Антон разбивает семью Турецких! Придумать же такое! Совесть, мол, надо иметь… Совесть, мать ее… Нашли бессовестного…

А с Васькой что теперь делать? Антон уже понял, что воспитатель из него хреновый, если и того не хуже. Ну и как быть? Домработницу искать? Так Васька же никого, кроме Ирины, теперь и не слушается, вот в чем беда. Какой-то важный момент пропустил Антон, а теперь не наверстаешь… И все это он должен объяснить Александру Борисовичу. Причем внятно и подробно. Найти его, выслушать, чего тот наговорит, а что он скажет, и так понятно, а потом уговорить вернуться к жене, которая… Эх, да о чем тут думать? Проклятая миссия! Врагу не пожелал бы…

— Слышь, лейтенант, так ты можешь выяснить у кого-нибудь, звонил сюда Меркулов из Москвы?

— А хто вин? У пракуратури ёго нэмае.

— Да в Москве он, говорю же, заместитель генерального прокурора! Знаешь, кто такой генеральный прокурор России?

— Ни, — лейтенант приложил ладонь к груди, — у мэни своя влада.

— Сходи, спроси у следователя, если никого другого нет. А я подежурю вместо тебя. Не бойся, никого не пущу и сам не пойду. Сходи, будь человеком, а?

— Нэ можу.

Лейтенант, как истинный представитель своего народа, был топорно упрям. И Антона это не удивило, зато остановило от дальнейших попыток «навести мосты взаимопонимания». Придется ждать, когда появится местное начальство — влада! Ишь ты! Значит, считай, полдня из расписания уже вылетели. А что, может, и в самом деле, пока есть время, которое некуда тратить, поискать Зою? Северная сторона, говорила, а улица Спортивная. Дом — неважно, по фамилии отыскать можно.

— Ладно, зайду позже. Смотри, чтоб тебе потом не влетело за то, что ты неправильно исполняешь свою работу.

Но лейтенант смотрел на него с таким философским спокойствием, что Антон вдруг сообразил: «Да ничего и никого он не боится, этот мальчишка, потому что ровным счетом ничего не делает! Это тот, кто хоть что-то делает, совершает ошибки, за которые ему может влететь от его „влады“! Ох, провинция…»

Следователь Липняковский допрашивал свидетеля Платонова. Так выглядела формулировка производимых следственных действий в самом начале допроса. Но по мере его продолжения у Витольда Кузьмича все больше складывалось мнение, что именно эти двое: программист Платонов и еще ответственный дежурный Столешников — пусть и в меньшей мере! — который вместе с другими свидетелями, вызванными в прокуратуру, сидел в коридоре, перед дверью кабинета следователя, в ожидании своей очереди, скорее всего, и являются теми лицами, которые должны понести уголовную ответственность за чрезвычайное происшествие, в результате которого большой город полностью лишился электроэнергии.

Это его крепнувшее убеждение пока, к сожалению, не подтверждалось конкретными фактами, но в деле присутствовала халатность! А там, где проявляется халатное отношение работника к своему ответственному заданию, которое к тому же носит экспериментальный характер, там и жди неприятностей — таков закон жизни!

— Значит, так, подводя итоги нашего с вами разговора, я хочу вернуть вас еще раз к первому вопросу, — высоким для его толстой, даже грузной фигуры голосом сказал Липняковский. — Вы утверждали, гражданин Платонов, что никаких чепэ у вас до этого последнего случая не было?

— Да, утверждаю. И все могут это подтвердить.

— Я записываю, не смотрите на меня так!