Фридрих Незнанский - Забыть и выжить

Молодой человек, отслужил в армии, живет с бабкой, родителей нет. Недавно устроился на работу. И не явился к следователю. Вообще исчез. Дома нет, бабка его, которая плохо слышит, сказала, что внук нынче дома не ночевал. А накануне она слышала — это при ее-то глухоте! — будто он кому-то в телефон кричал, что собрался куда-то поехать отдохнуть. Бабка не понимала: как это отдыхать, когда без году неделя на работу устроился? А дома нет, не ночевал… И вообще со вчерашнего дня на глаза не показывался…

Кстати, и дежурившие уже в темноте сотрудники в один голос утверждали, что после аварии они Славку почему-то не видели. Может, где-то сидел, а может, и ушел. Да для него и дел-то никаких не было.

Странный, в общем, парень. Но подозревать его как-то и рука, что называется, не поднималась. Однако порядок требовал, чтобы все факты были освещены в деле, а все свидетели имелись налицо. Так вот, одного не было, как сквозь землю провалился. А с другой стороны, не объявлять же мальчишку-слесаря в федеральный розыск! Куры засмеют!

На этом пока и остановились Липняковский с Плетневым, расставаясь до утра. Приехавшее руководство городской прокуратуры ознакомилось с достигнутыми результатами, которых, по правде говоря, кот наплакал, одобрило временное задержание подозреваемого Платонова и распорядилось, как поступило бы и любое другое начальство на свете: расследование форсировать, о результатах докладывать ежедневно. Участие Плетнева, а особенно Турецкого, имя которого было у прокурорских работников на слуху, всячески приветствовалось. Этим, собственно, и закончился день.

У Антона было несколько вариантов продолжения своей «миссии». Ну гостиница — само собой. Дальше он мог попытаться найти Милу, которая говорила, что проводит вечера в интернет-кафе «Снасть» — это где-то на набережной, — либо направить свои стопы в северный район, на Спортивную улицу, к дому восемь, в котором проживала Зоя Лупий. То есть, другими словами, в одном месте он мог, мягко выражаясь, потренировать свой интеллект, а в другом, скорее всего, ни о каком интеллекте и речи не шло, зато было бы с избытком эмоций.

Антон слышал, конечно, про какого-то осла, который стоял однажды перед двумя охапками сена, не решаясь, какую съесть первой, да так и помер с голода. Ему и невдомек было, что он и сам сейчас, как тот осел, задал себе самый коварный на свете вопрос: чего ты хочешь больше? Но ответ, как ни странно, нашелся быстро: что ближе?

Ближе была «Снасть». И, расположившись в гостинице, оставив там свою сумку, Антон зашел в буфет, легко перекусил и отправился на набережную. До ночи было еще далеко, но освещенный город у моря выглядел красиво. И народу было на улицах много, прошел испуг, жизнь входила в норму.

Плетнев остановил троих чудных парней в укороченных штанах с отвислыми карманами, которые, он слышал, назывались почему-то «бермудами», в огромных белых кроссовках и ярких майках. На подбритых с висков головах торчали разноцветные петушиные гребни волос. Уж эти должны были знать все.

— Господа, — церемонно, однако с трудом сдерживая смех, обратился к ним Антон, — интересуюсь «Снастью». Мне сказали, что-то вроде интернет-кафе, нет?

«Господа» оглядели его крупную фигуру и поняли, что хохма тут не пройдет.

— Прямо по набережной, дядя, — показал рукой «красный гребень». — Сам увидишь, но там сегодня — непроходняк.

— Поглядим, спасибо, — кивнул Антон и пошел в указанном направлении.

Освещенное синей неоновой вывеской кафе «Снасть» стояло не на самой набережной, а чуть поодаль, отделенное от парапета, за которым тянулся городской пляж, двойной аллеей неизвестных Плетневу, раскидистых, с крупными листьями, южных деревьев и проезжей частью дороги. По ней двигались в обоих направлениях редкие машины. Тут же был и светофор, мигавший разноцветными огнями, на которые никто не обращал внимания. Но Антон все же дождался зеленого, после чего перешел на другую сторону, туда, где колыхалась небольшая толпа.

Подошел ближе. Здесь кучковалась в основном молодежь. Таких, как он, в толпе было всего два-три человека, и все с дамами. Плетнев учуял витавший над головами запах свежего кофе. Видно, здесь сочетались сразу два занятия — одни люди стремились собственно в кафе, посидеть, выпить, а других интересовали компьютеры. Часть окон этого одноэтажного здания излучала голубой свет. Вероятно, от мониторов компьютеров.

Четыре широкие ступеньки вели к входным дверям, на верхней стоял точно такой же «петух», каких уже встретил на набережной Плетнев.

Вспомнил, кажется, Васька говорил, что эти прически называются «панковскими» и что они сегодня очень модны у «продвинутой» молодежи. Антон тогда сразу понял, зачем сын сказал об этом: сам захотел себе такую, но попросить разрешения не решался. И ему показалось странным, что Ирина отнеслась к этим «панкам» как-то снисходительно. Сказала что-то вроде того, будто ничего страшного в этих забавах нет, главное, чтоб смешные прически не стали жизненным принципом. А так, дома, чтобы самому повеселиться и других повеселить, почему же не сделать? Антону не понравилась такая ее снисходительность, и он категорическим тоном заявил, что в своем присутствии никаких «панков» не потерпит. И еще заметил, что Васька с тетей Ирой попытались незаметно для него переглянуться, как заговорщики. Вот оно теперь и понятно, почему Васька никак уже не может, да и не желает жить без тети Иры. И жить он собирался, о чем уже не раз, к крайнему смущению Антона, заявлял во всеуслышание, в квартире Турецких, где тетя Ира отвела ему комнату дочери Нины, поскольку та училась в Англии, в Кембриджском колледже…

Антон, естественно, не мог еще и себе этого позволить и уезжал в свою двухкомнатную квартиру, которая с некоторых пор стала ему казаться неуютной, заброшенной, вообще — постылой.

Но самым непонятным для Плетнева было то, что Александр Борисович, которого Антон, с разрешения опять же Турецкого, звал Сашей, не выказывал никакого своего недовольства тем, что в их семье живет чужой ребенок. Антон, правда, стал замечать, бывая у Турецких, что, когда Васька совсем уже наглел, влезал бесцеремонно в разговоры взрослых, пытался диктовать, что ему нравится, а что нет, Александр Борисович молча вставал, даже иной раз и во время обеда, и уходил в свой кабинет, где немедленно находил для себя срочное и важное дело. И не обращал никакого внимания на то, как переживала эти моменты Ирина. Но конфликтов-то не было! Вот в чем вся штука…

И вот Турецкий сорвался, а главное, не по делу. То есть, если быть до конца справедливым, не все получилось складным, но ведь и каждую мелочь, бывает, тоже загодя не предусмотришь… Поздно уже вечером сидели на этот раз дома у Плетневых, ждали Катю, которая застряла в пробке, чтобы ехать с ней на дачу, везти Ваську. Но тот раскапризничался, не хотел ехать без тети Иры. А Ирина ожидала возвращения из командировки мужа и приехала лишь для того, чтобы уговорить Ваську не упрямиться и проводить его на дачу. Всего и делов-то… А Саша вернулся домой уже ночью, жены нет. Переругался с Костей, который попытался защитить психологические, так сказать, воспитательные приемы Ирины, надрался до чертиков и явился к Плетневым. Ну и дальше чего думать? Объяснений слушать не стал, да и не смог бы, попытался дать оплеуху, достал, но слабо, да Антон и не защищался. Плюнул на всех, послал и… ушел. Исчез. Вот по сей день. А теперь Меркулов винит всех, разумеется, Ирина — в трансе, а Плетнев носится по следам Турецкого. Никто в «Глории» не хочет разговаривать с Антоном, оно и понятно — там Сашины друзья, а Плетнев, выходит, враг, как бы жену у него увел. Но самое неприятное — это неуверенность в том, что Турецкий захочет его выслушать, когда они встретятся наконец.