Фридрих Незнанский - Золотой архипелаг

Стало немного легче, когда в дом председателя колхоза принялись стекаться люди, прослышавшие о его беде. Колхозники приходили тихие, молчаливые, бухтели невнятные утешения, наподобие: «Ничего, все образуется», — хотя что, спрашивается, могло образоваться? — смотрели на Ивана Андреевича слезящимися глазами, настороженными, точно у бродячих собак. Они словно бы принимали как должное то, что председатель в обмен на своего ребенка способен сдать их землю — каждому свое мило! — словно они поступили бы так же на его месте. И все-таки, вопреки очевидности, надеются, что он этого не сделает.

Потому что он не такой, как они. Они и выбрали его председателем, и выбирали постоянно, потому что он был не такой, как они. Близкий — да, знающий их нужды — да, способный помочь — да, но не из их числа, не их породы. Сильнее их, умнее, храбрее, решительнее. Благороднее. Кому-нибудь из своих они не доверили бы управлять собой, а вот ему — доверили. Знали, что именно такой человек способен позаботиться о них в самой сложной ситуации. А теперь она, самая сложная, и настала…

В глазах Джоныча Бойцов не увидел слез. Зато в них билось горячее сочувствие. И еще гнев, очевидно направленный на колхозников, которые сидят, страдают и ничего не делают. Сам Джоныч рассиживаться не захотел. Заскочил на минутку, спросил сурово:

— Иван, ты что себе думаешь? Похищен ребенок — это очень серьезный преступление. Надо ставить в известность милиция.

Иван Андреевич был в таком состоянии, что с помощью непереводимой игры слов на русском народном языке объяснил, куда и зачем Джоныч должен идти со своими советами. Англичанин внимательно выслушал, как бы ища ценную информацию в витиеватой брани, а потом также сурово, нарочито не обращая внимания на оскорбительную сущность ругани, сказал:

— Иван, я сейчас в самый деле буду пошел, но не там, куда ты меня послал. Я пошел искать справедливость. Я пошел искать честное милиционер.

С этим Джоныч покинул дом Бойцовых, в котором после его ухода прибавилось уныния. Если бы Джоныч, со своими замашками свободолюбивого англосаксонского йомена, явился с оружием, которое, Бойцов знал, у него имелось, и предложил идти штурмовать «Отрадное», Бойцов, ни минуты не колеблясь, принял бы помощь. Но нельзя, видно, требовать от человека больше, чем тот способен дать. Джоныч — сын благополучного западного общества, где полиция защищает рядового налогоплательщика; он не в состоянии поверить, что «честное милиционер» — это в нашем климате такая редкая птица, которая, вероятно, попросту не долетела до середины Днепра…

Лада больше не нападала на мужа и не голосила, срывая горло, но Ивану Андреевичу не стало от этого легче. Теперь он беспокоился: не сошла ли она с ума? Она непрерывно бормотала, договариваясь с кем-то всемогущим — то ли Богом, то ли судьбой, то ли еще неизвестно с кем, — и, когда Иван Андреевич вслушался в это бормотание, ему стало жутко. Она предлагала этому всемогущему — хорошо, если бы он ее не слышал! — вернуть Прохора в обмен на другого своего ребенка. Предметом бормотания было то, что Лада никак не могла решить, кого из старших отдать: Аню или Артура? Аня — девочка, ближе к матери, забеременеть собирается, лучше бы сохранить ее, но, с другой стороны, Артурку она всегда больше любила. Артур — сильный парень, родительская опора, но, с другой стороны, он сейчас солдат, может погибнуть в армии, так пускай не зря погибнет, а так, чтобы в обмен на его смерть Прошенька вернулся… Иван Андреевич никогда не верил, что воплощенные в одних лишь словах желания могут повлиять на сцепление человеческих судеб; согласно его мировоззрению, бытие не принимало ничьих жертв и молитв, являясь просто очень сложной машиной, не питающей каких-либо симпатий или антипатий к отдельному слабому человеческому существу. Но бормотание ополоумевшей от горя Лады наводило на него дрожь сверхъестественности. Ему казалось, что жена ворожит на смерть, что в ответ на ее неразумные слова могут погибнуть их дети — все трое… Если Прохор до сих пор жив. А то ведь могло случиться и такое, что в обмен на документы ему с хохотом швырнут окровавленное тельце ребенка… С бандитов станется!

Спать они с женой легли отдельно: ни один из них не выдержал бы рядом тела близкого человека, зараженного одной и той же виной: не защитили свою кровиночку, не сохранили, не уберегли… Они даже не пожелали друг другу спокойной ночи: каждое слово, обращенное к другому члену супружеской пары, в тишине и темноте ночи, обнажающей все интимное, застревало во рту. Кроме того, пожелание было бы издевательством: все равно им не спалось, и каждый слышал частое, совсем не сонное дыхание другого. И каждый знал, что они сейчас видят одно и то же, точнее, одного и того же: их потерянного сыночка, их малыша, их Прохора.

В каком виде Прохор стоял перед глазами Лады, Иван Андреевич знать не мог. А ему не давал уснуть случай годичной давности. Проходя берегом речки вот такой же ранней неустойчивой весной, он заметил внизу под горкой, на льду, возле полыньи, какие-то темные пятна… Сердце захолонуло: да это же дети! Вот дураки: продавливают тонкий лед! Сейчас лед провалится, и кого-то затянет в эту ледяную черную воду… С воплями «Стоять! Не двигаться!» Бойцов, сам не помня как, скользя, падая и ушибаясь, скатился по склону. Мальчишки бросились от него врассыпную, как воробьи. Один только остался — его Прохор: разве он побежал бы от собственного отца? Осторожно, избегая ступать на лед, который точно не выдержал бы его взрослого веса, Иван Андреевич протянул руку, и Проша, вцепившись в нее холодными воробьиными пальчиками, перебрался в безопасное место. По дороге домой Прохор заговаривал с отцом, виновато пытался объяснить, что они ничего плохого не делали, что все равно ведь никто не утонул… Но Иван Андреевич, который зримо видел перед собой черную полынью с торчащей из нее белой крохотной ребячьей ручкой, только крепче сжимал Прохоровы отогревшиеся пальцы и ускорял шаг. Зато, едва войдя в дом, схватил кусок толстой веревки для связывания ящиков с рассадой и ею, точно старозаветный батька вожжами, принялся лупить непутевое чадо, приговаривая: «Чуть не погиб! Чуть не погиб!» Через шубейку и толстые зимние штаны это было, должно быть, почти неощутимо, но Прошка визжал как поросенок, вне себя от невозможности происходящего: с ним никогда раньше такого не случалось! А Иван Андреевич вкладывал в удары весь свой кромешный страх, постигший его на том берегу, пока Лада не оттащила его от сына…

Некоторое время спустя Иван Андреевич задним числом испугался: а ведь Прохор от обиды на родителей мог, назло им, снова убежать на тонкий лед — в этот раз со смертельным исходом. Глупый еще, маленький… Но получилось по-другому: если раньше сын любил опасные игры, то после того случая — как отрезало. Даже, слышал Бойцов, своих друзей удерживал, если им такие глупости в голову приходили. Значит, Прохор испугался… Но чего: не этой же смешной порки? И не отца, которого он любил и продолжал любить? Вспоминая дрожащие слезами, вопросительно устремленные на него глаза мальчика, Иван Андреевич понимал: Прохор как-то очень по-взрослому испугался за отца. Он понял, что натворил что-то очень плохое, если заставил этого сильного человека, который даже голос повышать не любил, а если когда по затылку и шлепнет, то шутливо, вести себя таким несвойственным ему образом.