Наталья Хабибулина - Черная химера

Флярковский замотал головой, усиливая своё согласие ещё и короткими взмахами рук.

– Ну, вот и хорошо! Тогда, вопрос первый: ваши прямые обязанности в этой клинике?

– Видите ли, я здесь человек новый…

– Понятно, – грубовато перебил его Дубовик. – Переходим ко второму вопросу: кто непосредственно занимается приемом больных?

– У нас с Борисом Ивановичем больные разделены по болезням. Я пишу кандидатскую диссертацию на тему…

– Алексей Алексеевич, – поморщился подполковник, – увольте вы нас от ваших научных изысканий, давайте по делу!

– Так я же и хотел объяснить, какая категория больных интересует меня, а какие…

– … достаются Хижину, – закончил с сарказмом Дубовик и переглянулся с Калошиным, тот усмехнулся.

Флярковкий заметно стушевался под едко-насмешливым взглядом офицера, но попытался восстановить свое реноме, которое, впрочем, пока оставалось под вопросом.

– Простите, но я стараюсь не для себя, мои, как вы их назвали, «изыскания» все-таки имеют пользу для больных людей! Я ради них здесь и нахожусь!

– Должен вас прервать – вы опять садитесь на своего конька, меня, как вижу, не слышите! Черт с вами! – Дубовик был уже откровенно груб. – Вам знакома Юлия Усладова? Только «да» или «нет»! Остальные ответы не принимаются!

– Нет… То есть, да!

– Не понял? – Дубовик с интересом посмотрел на доктора. – Ну-ка, ну-ка!..

– Я эту фамилию слышал! – Флярковский оживился, как бы почувствовав разрядку обстановки. – Сначала мне позвонили и попросили, нет, даже потребовали принять больную с такой фамилией, но у меня… – он опять споткнулся, боясь навлечь на себя гнев, – … это не моя больная. Я посоветовал обратиться к Хижину, он меня в свою очередь спросил, можно ли ему принять эту женщину, я был абсолютно не против.

– А как вы определили, что она вообще больная? – задал вопрос Калошин.

– Ну, звонивший заявил, что необходимо госпитализировать больную женщину. Я подумал, что не станет же он просить об этом, если она здорова?

– Резонно, – усмехнулся Дубовик, Флярковский в очередной раз смутился:

– Но он назвал мне несколько симптомов, правда, они были такие… расплывчатые… Я решил, пусть её примет Хижин, ну, а уж потом… если что… – он пожал плечами, стыдливо опустив глаза, потом вдруг встрепенулся: – Что-то не так с этой женщиной? – и заметно испугался.

– Похоже, что с ней все не так… – нехорошо прищурившись, посмотрел Дубовик на доктора. – И очень плохо!

– А что, что не так-то?! С ней что-то случилось? Что делать?! – испуг доктора готов был перерасти в истерику.

– Сушить сухари, – едко буркнул Калошин, а Дубовик добавил:

– Придется прервать ваши труды, на какую тему?

– «Рефлексы…» – от волнения Флярковский не мог вымолвить ни слова, только вскочил со стула.

Дубовик положил руку на плечо доктора, заставляя сесть:

– Успокойтесь, пишите дальше свои «рефлексы…», а пока ответьте ещё на несколько вопросов. Вам знакома Кривец Любовь Архиповна?

– Она работала здесь старшей медсестрой, и, насколько мне известно, пропала. – Доктор постепенно приходил в себя, обретая уверенность. – Хотя я не понимаю до конца значения этого слова, применительно ко взрослому человеку. Любой индивидуум, заключенный в физическом теле, обладает способностью оставлять следы. И не только материального свойства, но и духовного. Это, так сказать, метафизическая форма…

– Простите, это что – цитаты из вашей диссертации? – недоуменно прервал его Дубовик, он даже не знал, как ему относится к выпадам этого молодого доктора: – Вы вот это все сейчас, – он очертил в воздухе круг рукой, – серьёзно? Эти ваши эскапады?.. – Флярковкий пожал плечами, не понимая удивления оперативников, видя, что и Калошин смотрит на него с некоторым замешательством; Дубовик же с ухмылкой произнес: – Sapienti sat! – это прозвучало, как ругательство, во всяком случае, майор это воспринял именно так, но доктор покраснел и пробормотал:

– Извините… Понимаете, не могу переключиться… В голове работа…

– Стоп! Возвращаемся к нашим вопросам. Что вы ещё знаете об этой женщине?

– Я особо не прислушивался к разговорам персонала, но кое-кто говорит, что она уехала от мужа, другие в это не верят. Меня семейные дела персонала не интересуют. Не люблю совать нос, куда не следует. Правда, однажды я услыхал разговор двух санитарок. Они высказывали такое предположение, что медсестра погибла из-за Шаргина.

– Именно погибла? – уточнил Калошин. – И кто такие эти санитарки? Их фамилии?

– Да, это прозвучало так. А фамилии… – он взялся за ручку, – я напишу вам.

– А вас не удивило, что кто-то вам буквально приказывает определить на лечение неизвестного человека? – спросил Дубовик.

– Это прозвучало так безапелляционно, что я даже не решился спросить имя звонившего, подумал, что кто-то из номенклатуры, и побоялся попасть впросак, – доктор пожал плечами.

– Хм, но позвольте, что вам потом мешало уточнить это у Хижина? И разве вам не пришло в голову, что если это какое-то высокопоставленное лицо, то, скорее всего, он будет настаивать на приеме у вас, здесь, а не в общем отделении?

– Я, честно сказать, сразу же забыл об этом разговоре, и не вспоминал больше, ну, вы понимаете… – опять смутился Флярковский.

– Да-да, работа, «рефлексы…» – с иронией произнес Дубовик.

– Ну, что уж вы так?.. Что же вы меня цепляете? – доктор стал злиться.

– Я?! – возмутился подполковник. – Нет, вы посмотрите на него! Говорит о пользе, которую приносит людям, но тут же о них забывает! Да не люди вам нужны, Алексей Алексеевич, а кандидатская степень, после которой последует докторская, а с ними соответствующие материальные блага! – жестко отрезал он.

– Как вы можете?! Вы ведь совсем не знаете меня! – попытался перейти в наступление доктор, но Дубовик не дал ему сказать больше ни слова.

– Я не просто могу, а имею полное право! А вас я вижу насквозь! Мне плевать на корректность, просто скажу, что здесь работает настоящий врач и патриот – это Хижин. И давайте, закроем, в конце концов, эту полемику. Каждый наш, казалось бы, простой вопрос превращается в словесную дуэль. Мы можем вызвать вас на допрос в отделение милиции, и там разговор будет идти в другом русле, уж поверьте мне!

Флярковский обиженно засопел, но понял, что правильнее будет промолчать.

– Вот так-то лучше! И перестаньте дуться, отвечайте на вопросы, как положено, и расстанемся друзьями, – Дубовик повернулся к Калошину и сказал одними глазами: «Поговори сам, я больше не могу!» и вслух тихо добавил: – Взорвусь!

Майор согласно кивнул, так как сам уже начал выходить из себя из-за поведения этого самовлюбленного доктора-индюка.

– Что вы можете сказать о Песковой Анне Григорьевне? – спросил он.