Юрий Рогоза - Счастье №1

Трудовая жизнь, которая началась после школы, оказалась такой мерзостью, что я бы покончила с собой, если бы почти каждый вечер – точно так же, как после уроков – не забегала к нему. Только теперь не в школу, а домой – он жил совсем рядом. Учитель совсем постарел, ходил медленно и с одышкой, но глаза его молодо загорались, когда он рассказывал мне что-то, чего я еще не знала.

– Знаешь, Паола – как-то прокряхтел он, разглядывая мои записи – Ты станешь великим ученым… Я не шучу, великим… Жаль, что я не доживу до этого дня…

Странно, но он сказал это именно в тот вечер, когда умерла моя мать, Джейн Буш. Умерла так же нелепо, как и жила – мыла лестницу в гостинице, почувствовала боль в животе, но, вместо того, чтобы пойти к врачу, взяла у дежурного менеджера таблетку анальгина. Когда через час тот нашел ее, лежащей на той же, покрытой пластиком, лестнице и испуганно вызвал «скорую», было уже поздно. У матери, оказывается, лопнул аппендикс, и она умерла от перитонита.

Получая урну с ее пеплом, я поняла, что так и не спросила ее ни о чем. Ни о том, ради чего она приехала в Нью-Йорк. Ни о том, кем был мой отец. Вообще ни о чем…

Правда, затем целую неделю упорно искала письмо от нее или какой-нибудь дневник. Но нашла только спрятанные в старой обувной коробке восемьдесят тысяч долларов – она, оказывается, откладывала деньги, с ума сойти! – и старую серебряную цепочку с маленьким открывающимся медальоном. Я открывала его с замиранием сердца, но внутри было пусто…

А скоро умер и мистер Кипнис. Человек, который открыл мне смысл жизни. Который совершенно серьезно верил, что я стану великим ученым.

«Я не стала великим ученым, мистер Кипнис» – в который раз обратилась я к покойнику – «Зато я изобрела кое-что покруче философского камня, о котором мечтала в детстве…»

Меня снова, уже не в первый раз, захлестнула волна мстительной гордости. Я все-таки сотворила свое главное колдовство. Оставалась мелочь – обменять его на наличные…

Я решительно поднялась, и, спрятав плоскую бутылочку в задний карман, зашагала на подрагивающий в ночи свет пылающей бочки.

Исходящий от нее пульсирующий жар я почувствовала футов за тридцать. Даже расстегнула куртку, ощутив на виске капельку пота. Бомжи не видели меня. Или – что скорее всего – им было совершенно наплевать на все злые выходки Бруклина, происходящее за освещенным и теплым кругом, который стал их домом на эту ночь.

Бомжей было трое. Двое молча сидели по разные стороны бочки, глядя на бушующий огонь. Третий – даже сквозь лохмотья было видно, какой он худой – стоял чуть в стороне в странной позе.

Я подошла уже совсем близко, причем совершенно не таясь, но никто из них не пошевелился. Зато у меня, исследователя, появилась возможность рассмотреть их, как следует, и выбрать кандидата для эксперимента.

Ближе всех ко мне сидел на ящике плотный немолодой мужик с красным то ли от огня, то ли от пьянства, лицом. Длинные спутанные волосы и борода лопатой делали его похожим одновременно на Робинзона Крузо и Карла Маркса, но мне он почему-то напомнил старого мудрого орангутанга. Может, дело было в том угрюмом спокойствии, с которым он смотрел на огонь.

Сидящий напротив бродяга был моложе и суетливее – то и дело нервно сплевывал сквозь зубы и, задрав штанину, остервенело чесал худую лодыжку.

«Лишайный» – сразу пронеслось у меня в голове – «Отпадает сразу…»

В позе третьего бомжа ничего странного, как мне показалось издали, не было. Он просто мочился. Причем долго и сосредоточенно.

Струя так уверенно била в гору мусора, что казалось, он не писает, а зачем-то поливает ее из тонкого шланга. Такие продаются в хозяйственных отделах супермаркетов.

Кстати, был и четвертый – я не сразу заметила старого негра, который уютно свернулся на изодранном одеяле рядом с «лишайным». Спал он тихо и неподвижно, как труп.

«А почему, собственно – как?» – спросила я сама себя – «С чего это я вдруг решила, что он живой?…»

И тут же почувствовала, что бомжи прекрасно видят меня. Может быть, даже заметили издалека, но разумно решили, что очередная шизофреничка, бродящая ночью по заброшенной бруклинской промзоне, им ничем не угрожает.

«Писающий мальчик» закончил процедуру и тоже подсел к костру, успев на ходу отвратительно вытереть руки о дырявый бушлат, надетый поверх другого, точно такого же. Его возраст определить было трудно – свинцовые бугристые щеки, мешки под глазами…

– Что, голодная? – голос бородача прозвучал так неожиданно, что я вздрогнула – Садись…

Его глаза – неожиданно светлые и умные – смотрели прямо на меня.

Я растерялась.

– Нет, что вы… Я просто… Я не буду есть…

– Ну, все равно садись, раз пришла – он нагнулся в темноту и поставил рядом с собой еще один деревянный ящик, точно такой же, как тот, на котором сидел сам – Не стой над душой…

Я уже жалела, что все это затеяла. Но деваться было некуда. Ящик оказался крепким, но отвратительно жестким, от бочки веяло нестерпимым жаром. Сидящий напротив бомж не переставал чесаться и сплевывать. Спящий черный старик почему-то все больше казался мне мертвым.

«Орангутанг» степенно закурил. Причем не выудил из тайного кармана вонючий окурок, а вынул чуть помятую пачку «Мальборо», умело поймал сигарету уголком рта и потянулся за тлеющей на земле щепкой. На руках у него были изодранные до ужаса кожаные перчатки.

Надо было решаться.

– Послушайте. Тот, кто пойдет со мной, получит ужин, горячую ванну и даже порцию кайфа. Всех не приглашаю, извините – нет возможности…

Я даже сама удивилась тому, как правильно все произнесла – четко, деловито, с едва заметной ноткой цинизма.

– Вот везуха!.. – сразу же взвился тот, который чесался – У меня бабы месяц не было!.. – но его восторг тут же сменился угрюмой уличной подозрительностью – Только ты не это… никаких там СПИДов или мандавошек?… А то смотри…

«Ты для начала свой лишай подлечи, придурок!» – чуть не ответила я, но сдержалась. Напрасно, кстати говоря. С этой публикой нужно разговаривать на ее языке.

«Орангутанг» бросил на меня странный косой взгляд и снова отвернулся к огню, глубоко затянувшись. Третий (похожего на труп старика я не считала) вообще никак не отреагировал. Даже не ответил на мой взгляд.

– Да ладно, не обижайся ты!.. – «лишайный» явно жалел, что не принял приглашения сразу и безоговорочно – А на этого – он кивнул на свинцоволицего – можешь вообще не смотреть! Он по-английски – ни слова!.. Беженец из этой…как ее… Румынии, во!.. Молчит все время! Только стонет, когда спит. Иди, знай, что у него на уме… Живешь-то далеко?…

– Честно говоря, больше всего подошел бы ты – спокойно сказала я «орангутангу».