Анджей Пивоварчик - Открытое окно

– В тот день, – продолжала вдова, – мы с Анелей поехали на базар, хотели купить клубнику подешевле. Здесь она стоила пять злотых килограмм, а там можно было купить по четыре шестьдесят… Когда мы вернулись, начинало темнеть. Муж был в этой комнате. Я не заходила к нему, он не любил этого. Уколы переносил тяжело и всегда отдыхал после них. И на этот раз я была уверена, что он отдыхает после укола. Когда кукушка прокуковала восемь раз…

– Почему кукушка? – прервал я ее рассказ.

– У нас на кухне шварцвальдские часы с кукушкой.

– Можно будет потом посмотреть их?

– А разве часы имеют какое-то отношение к убийству?

– Нет. Просто из любопытства. Иногда меня интересуют… часы.

– Значит, в восемь часов, как обычно, я понесла мужу рисовую кашу. Открыла дверь и удивилась, почему он не зажигает света. Решила, что он задремал в кресле…

Вдова вдруг встала и, толкаемая необъяснимой силой, начала воспроизводить передо мной сцену, происшедшую неделю назад. Она подошла к двери, отодвинула портьеру и вышла в прихожую. Через секунду я услышал стук в дверь.

– Кароль! – раздался ее тихий, несмелый голос. – Я принесла тебе кашу…

Дверь беззвучно отворилась, и одновременно отодвинулась портьера. Вдова шла, вытянув перед собой руку, словно несла тарелку. Лицо ее было неподвижно, глаза, как у слепой, ничего не выражали. Подойдя к письменному столу, она показала, что ставит тарелку на стол, и обернулась.

– О-ох! – громко вскрикнула она. Я вскочил.

– А-а-ах, это вы! – с облегчением вздохнула вдова. – Сидите, сидите. Со мной все в порядке.

Мне стало ясно, что тогда кресло у стола, в котором она часто видела своего мужа, было пусто. Слишком точно и глубоко вошла она в свою роль.

– Тогда кресло было пустое… Я подумала, что мужа нет, и зажгла на столе лампу.

Комнату залил затененный желтым абажуром свет настольной лампы.

– Я думала, может быть, муж вышел из дому и оставил записку. – Ища, она склонилась над столом, – Но записки не было…

Воцарилось молчание.

Понемногу, сантиметр за сантиметром, с опаской вдова поворачивала голову к шкафу. Дверцы шкафа были слегка приоткрыты. Она посмотрела на то место, где, как я помнил по фотографии, лежало тело убитого.

– Да… он лежал здесь и не подавал признаков жизни. – Она опустилась на колени, руки ее бессильно поникли.

Затем, торопливо встав, она сняла телефонную трубку. Быстро, очень быстро набрала двузначный номер Скорой помощи. Я выхватил у нее трубку. Настойчивый голос телефонистки: «Слушаю! Скорая помощь слушает!» на этот раз остался без ответа…

– Мне очень неприятно, что мои вопросы воскресили тяжелые для вас воспоминания. Отдохните, прошу вас.

Я подвел ее к креслу. Она тяжело дышала и держала руку у горла… Прошло несколько минут, прежде чем женщина успокоилась.

– Скажите, вы долго прожили с мужем?

– Тридцать пять лет… Да… Тридцать пять лет. Я вышла замуж в тот год, когда поступила в обращение первая серия польских марок в грошах и злотых. До этого в Польше были пфенниги и марки. Муж не отмечал годовщин свадьбы. Но если важна точная дата, можно проверить по каталогу.

До сих пор я никогда не сталкивался с определением дат жизни по… датам выпуска марок!

– Наше обручение совпало с периодом девальвации. Я тогда работала на почте в Кракове. Там, у своего окошка, я и познакомилась с моим будущим мужем. Он приходил и выбирал марки, отпечатанные с изъяном. Я достала ему несколько «перевертышей»…

Перестав записывать, я поднял голову.

– Вы, очевидно, не знаете, в чем тут дело? – спросила вдова. – Видите ли, в период девальвации марки быстро теряли свою стоимость. Из Варшавы каждые несколько дней присылали новые. У министерства не было времени менять изображения на марках. Поэтому на существовавших марках надпечатывали цифры, указывающие их новую стоимость. Поспешность приводила к большому числу типографских ошибок… Некоторые коллекционеры говорили, что наше супружество – брак по расчету! – слабо улыбнулась она. – Когда у меня на почте не было марок, они ворчали: «Эге, она уже припрятала их для своего жениха». Да… это было истинное увлечение.

– Вы долго работали на почте? – спросил я. – Разве вам так уж необходимо было работать?

– Я работала до сорок девятого года. Было ли необходимо? Гм… Муж велел. Из-за марок. А я его слушалась… Впрочем, это было очень интересно!

– У вашего мужа в последнее время были друзья?

– Нет, не было. А зачем? Последние шесть или семь лет он никаких сделок не совершал. Иногда продавал какую-нибудь незначительную партию. На текущие расходы.

– Вы знали его посредников?

– Нет. Он никогда об этом со мной не говорил. Иногда кто-то бывал у него, но не чаще одного-двух раз в год. Дверь он открывал сам. Это были мужские дела. Менял или продавал. Но продавал неохотно…

– Может быть, сохранилась его переписка?

– Нет. Муж не хранил писем, сразу их уничтожал.

Я запомнил эту деталь.

– Значит, вы говорите, что за последние годы ваш муж ни с кем не поддерживал дружеских отношений? Местные филателисты у него не бывали и он у них тоже? Так?

– Думаю, что… Ведь равного ему не было. Все, что хотел, он уже имел. Коллекция была начата его дедом, в 1850 году. Да и никто не разбирался в марках так, как мой муж! Вы ведь плохо разбираетесь в марках, но тот, кто сделал смертельный укол моему мужу, был специалистом. Из того, что у нас было, он выбрал наиболее цепное… Я помогу вам просмотреть альбомы. И очень надеюсь, что с вашей помощью украденные марки вернутся ко мне.

Мне стало ясно, что в альбомах убитого были марки, которые я видел на репродукциях в книге «The Rarest Stamps» в кабинете директора агентства.

Следствие усложнялось, так как я теперь не был уверен, что стало добычей убийцы или убийц, а что спрятала сама вдова. От кого и почему – я еще не знал.

– Ну, на сегодня закончим, а утром я приду к вам, – сказал я, закрывая на всякий случай окно. – Я подумаю о нашем разговоре.

Мне надо было познакомиться с описью НД, которую ему помог составить доктор Кригер. После ужина я уселся за письменный стол и разложил перед собой каталоги. Как справедливо заметил доктор, не все марки, пропавшие из альбомов, были записаны точно: доктор диктовал по памяти. Характеристику украденных марок, без всяких сомнений, я мог определить с помощью каталогов.

Так, например, НД под диктовку доктора записал: «Батон-Руж» № 1, зеленая, четырехцентовка»; проверяя по французскому каталогу Ивера, я установил, что речь шла о марке номиналом два цента, четырехцентовых в этой серии вообще не было. В каталоге марка под № 1 того же цвета числилась как двухцентовая. Чистый экземпляр марки оценивался в миллион франков, гашеный – в четыреста тысяч франков. [3]Марка, о которой идет речь, была выпущена в 1861 году в городе Батон-Руж (США, штат Луизиана). В американском каталоге Скотта она значилась под № 11x1 и указывалась ее цена: две с половиной тысячи долларов за чистый экземпляр и тысяча сто долларов – за гашеный.