Анджей Пивоварчик - Открытое окно

Телефонный звонок, о котором мне только что сообщили, был со всех точек зрения весьма любопытен.

Интересно, позвонит ли таинственный незнакомец или же после того, что случилось с Трахтом, будет молчать?

Тем временем с коммутатора сообщили, что соединяют меня с Емёлой.

– Трахт живет под Варшавой, снимает комнату у состоятельной вдовы, – информировал меня приглушенным голосом Емёла. – Дом стоит на окраине, кругом поля, сады…

– …и поют жаворонки, – прервал я его излияния. – Нашел у Трахта марки?

– Как раз перехожу к этому, – начал он. – Как раз… я нашел у Трахта марок, не считая мелочи, на сумму….

Я задержал дыхание.

– …пятьсот тридцать шесть франков по каталогу Цумштейна.

Пятьсот тридцать шесть франков, тогда как стоимость украденных марок достигала нескольких десятков тысяч долларов или, согласно каталогу Ивера, нескольких сотен тысяч франков!

– Но, к сожалению, – продолжал Емёла, – здесь нет ни одной марки из того списка, который я получил от тебя.

– Марки не трогай, а перед жильцами извинись за недоразумение.

– Химик тоже не нашел ничего интересного, – добавил обескураженный Емёла.

Я прекратил разговор.

Не было никаких оснований для ареста Трахта. Ничего нового не выявилось и в другом месте. В этом я убедился, позвонив коменданту комиссариата Западного района.

На вилле царило спокойствие. Наблюдатели видели, как наследница, сидя за письменным столом, не отрываясь, составляла опись марок.

– Надеюсь, я все же получу от тебя ордер на арест Трахта, – сказал комендант.

– Может быть, получишь… – ответил я не очень уверенно.

Следовало задержать Трахта хотя бы до полудня, до моего разговора с неизвестным, которому никто, кроме Трахта, не мог дать номер моего телефона.

Зазвонил телефон.

– Я имею честь говорить с гражданином, который в воскресенье обменивал в клубе марки и приобрел в числе прочих серию испанской «Корриды»?

Действительно, во время безумных сделок в воскресенье я приобрел серию испанской «Корриды».

– Моя фамилия вам ничего не скажет. Я хотел только спросить, не интересуют ли вас иностранные классики?

Я заколебался.

– В общем, да, – начал я осторожно. – А где их можно было бы посмотреть?

– Не будете ли вы случайно сегодня вблизи Старого Мяста?

– Возможно, буду. А в какое время?

– Мне было бы удобно в пять часов. А вам?…

– Позвоните мне, пожалуйста, минут через десять…

Так начался мой разговор с неизвестным собеседником.

Время приближалось к половине четвертого. НД уже дважды в течение дня спрашивал, не звонил ли незнакомец. Я сразу же соединился с НД.

– Слушай, – сказал он через минуту, – я прочитал в газетах, что в пять часов открывается выставка картин Хель Энри. Это польская художница, проживающая в Париже. Выставка недалеко от Старого Мяста. Договорись с ним встретиться на выставке, а там мой человек его сфотографирует.

Я тоже решил позаботиться об агенте-наблюдателе, который пойдет за незнакомцем после того, как наше свидание закончится.

– Значит, опять что-то начинается, – высказал предположение мой шеф, давая разрешение направить нашего агента.

Через десять минут коммутатор снова соединил меня с таинственным собеседником:

– Итак, сможем ли мы сегодня встретиться? – спросил он.

– Да, охотно с вами увижусь. Я собираюсь на выставку картин Хель Энри. Буду там в четверть шестого, а потом мы можем зайти в кафе.

– Согласен… Только, прошу вас, захватите с собой дублеты.

Его настойчивость с дублетами дала мне пищу для размышлений. Ведь самое интересное уплыло из моего альбома во время идиотских воскресных сделок в клубе…

Я поторопился домой, чтобы привести в порядок служебный кляссер. Мамы дома не было. Наскоро пообедав, я приступил к работе.

Раскладка «служебных» дублетов оказалась делом невыполнимым. За час невозможно было разобраться в беспорядочной массе марок. Волей-неволей пришлось, отобрав десятка полтора марок в отдельный конверт, этим ограничиться.

Когда я подъехал к выставочному залу, фотограф, которого прислал НД, как раз согласовывал свои действия с агентом. Я незаметно махнул им рукой.

Демонстративно вынув из кармана газету (поскольку незнакомец просил об этом, так как якобы не помнил моего лица), я вошел в выставочный зал. В зале было полно народу. Почтенные мужчины и женщины, среди которых было немало знакомых художников и писателей, направлялись в противоположный конец зала, где сидела щуплая седая женщина лет восьмидесяти. Это и была Хель Энри, она приехала из Парижа, чтобы показать родному городу свои широко известные картины…

– Какая прелесть! Посмотри, посмотри, какие чудесные краски! – щебетали у стен варшавские модницы.

Хотя я не принадлежал к числу поборников абстракционизма, а мой «модернизм» кончался на французских экспрессионистах, несмотря на то, что я прибыл сюда с целью, не имеющей ничего общего с искусством, я почувствовал, что картины почтенной бабуси могут сказать что-то и мне.

На картинах мелкие овальные, круглые и прямоугольные размытые пятна красок создавали удивительные мелодии из ветвей и букетов, целые симфонии цветов. Картины назывались: «Вариации на тему мимоз», «Диалог растений», «Юмореска», «Импровизация».

Я наслаждался непередаваемой игрой красок. Надо прислать сюда маму! Но заинтересуют ли ее цветы, после того как она по уши увязла в марках?

Краски ошеломили меня, и я чуть не забыл о деле, которое привело меня сюда, если бы не внезапное ощущение, что он здесь!

Я почувствовал, что кто-то наблюдает за мной и хочет подойти ко мне. Я поправил торчащую в наружном кармане пиджака газету – условный опознавательный знак. Это придало ему смелости.

– Я – Мингель, – представился интеллигентный полноватый человек лет пятидесяти.

В ответ я неразборчиво буркнул свою фамилию.

Мы отошли в сторону, чтобы не мешать посетителям. Стрекотала камера кинохроники, время от времени вспыхивали блицы. В гуле толпы разговаривать было трудно.

– Может, пройдем в кафе напротив? Если вы уже осмотрели, – услышал я вежливое приглашение.

Напротив выставки, в здании отеля, было кафе «Бристоль».

Фотограф подмигнул мне, давая знак, что снимки готовы. Агент незаметно следовал за нами.

Перейдя улицу, мы вошли в кафе.

Мой собеседник пошел сначала в зал, а затем взобрался по лестнице на галерейку. Очевидно, он хотел, чтобы нам никто не мешал.

Я с любопытством рассматривал его. Он был ниже Трахта ростом, у него было полное, круглое лицо, голубые глаза, нос огурцом, толстые губы и вокруг лысины – начинающие седеть светлые волосы.

– Здесь нам никто не помешает, – заявил он, довольный выбранным местом.