Кунио Каминаси - Допрос безутешной вдовы

Могучая Нина Валентиновна ответила на последний вопрос и стала осторожно спускаться со сцены, а почетный президиум, хлопая в ладоши с деланным энтузиазмом, начал по очереди подниматься со своих стульев. Когда моя давняя знакомая Наташа Китадзима вышла из-за стола, я не без мужского удовлетворения отметил, что все-таки не все так грустно под луной и не все женщины безнадежно грузнеют на шестом десятке, теряя остатки изящности и стройности, если они, конечно, имелись изначально: издалека фигуру ее можно было даже посчитать идеальной, если бы вновь, как и вчера, ее бедра не скрывал длинный, на этот раз – темно-серый, пиджак, порождавший законные сомнения в полном ажуре под ним как в переносном, так и прямом смысле, потому как вопрос о колготках и чулках до сих пор остается актуальным – особенно в контексте моего мимолетного сновидения. Юбка такого же цвета была опять выше аппетитных коленок, а главным объектом вожделения жаждущих, которых в заполненном аморфными бесполыми филологами помещении было не так уж и много, являлась ярко-красная блузка. Джентльмен Заречный, вставший из-за стола следом за Наташей, умело обошел ее на дороге к лестнице и протянул женщине руку, которую она не раздумывая приняла в качестве формальной опоры. Я шепнул Ганину, чтобы он попросил Олега Валерьевича с его вчерашними спутницами задержаться, а сам стал рыскать глазами и телом в поисках Мураками.

В зале стояла страшная сутолока: филологическая братия, не отличаясь соблюдением требований дипломатического протокола, несмотря на заявленный статус конференции как «международной», монолитным стадом поплыла к явно не готовым к такому яростному штурму дверям, так что я решил, что будет разумнее немедленно покинуть душное помещение и уже в фойе собирать по крупицам нужный народец. Протискиваясь к выходу, я напоролся на русского мужичонку, в котором узнал вчерашнего третьего представителя номинально сильного пола, прибывшего в компании с Заречным и Селивановым для участия в этом грандиозном интернациональном форуме. При ближайшем рассмотрении он оказался не таким уж дедушкой, как мне показалось вчера в аэропорту Читосэ: конечно, ему было хорошо за шестьдесят, но двигался он бойко, а водянистые, блеклые глаза источали осмысленность и проницательность. Кроме того, сегодня на нем была отнюдь не вчерашняя дедовская пара, выполненная в лучших традициях советской послевоенной моды, а строгие черные брюки и довольно новый темно-серый пиджак из букле. Я автоматически кивнул ему на ходу, он же удостоил меня только удивленно-прохладным взором, по которому стало ясно, что он меня не помнит. Может быть, посмотри он на меня еще полминуты, он отыскал бы меня в недрах своей памяти где-нибудь между Ломоносовым и Фонвизиным, но его внимание отвлек явно неожиданный для него звонок мобильного телефона, который раздался вдруг из глубин его потрепанного темно-коричневого портфеля, видавшего как виды, так и миллионы таких вот конференций. Мужичонка замешкался, как мне показалось, от удивления, я же продолжил свой путь на волю, на котором через несколько метров встала взъерошенная Мураками, чья голова вдруг увеличилась в размерах, но почему-то только с левой стороны. Сначала мне показалось, что у нее невероятно быстро отросли непослушные волосы, но, сократив расстояние между нами до двух шагов, я с облегчением разглядел, что она всего-навсего прижимает к левому уху свой сотовый телефончик. Я не стал мешать ее беседе, хотя она, как я заметил, молчала, коснулся ее плеча, жестом показал на фойе и оставил ее посреди критической филологической массы, медленно вытекавшей из зала.

В фойе я занял удобную охотничью позицию слева от дверей, и уже через минуту ко мне подошел Ганин в компании неотразимых Наташи Китадзимы и Олега Валерьевича. При ближайшем рассмотрении Наташа, разумеется, не выглядела так эффектно, как издалека, но умело наложенная жидкая пудра скрывала возрастные изъяны кожи на лице, воротник огненной блузки был поднят достаточно высоко, чтобы спрятать от посторонних взоров и, соответственно, разочарований шею, и только руки выдавали Наташины годы. Женщины ее возраста страдают больше всего именно от рук: шею можно закрыть, щеки – замазать, руки же замаскировать, как правило, не удается, и они остаются, пожалуй, единственной уликой, доказывающей неизбежность процесса увядания прекрасного тела. Заречный рядом с ней смотрелся практически ее ровесником, хотя, судя по всему, был ровесником моим.

– Здравствуйте, Минамото-сан, – поклонился Заречный. – Какими судьбами?

– Да все теми же, филологическими, – улыбнулся я. – Здравствуйте, Наташа!

– Добрый день, – как-то неожиданно нехотя и даже прохладно откликнулась она.

– Господин Ганин сказал, что вы хотите с нами поговорить. – Олег Валерьевич перевел взгляд с меня на Ганина и обратно.

– С вами, – уточнил я, посмотрев прямо в его пепельные глаза, скрытые за узкими стеклами. – А также с вашими вчерашними спутницами…

– С Ниной и Мариной? – Заречный поднял брови. – Это все по поводу Селиванова?

– Да, как мы вчера с вами договорились, – напомнил я Олегу Валерьевичу. – Где ваши дамы?

– Сейчас найдем. – Заречный с высоты своего роста стал стрелять орлиным взором над головами пигмеев-филологов.

В этот момент в трех метрах от нас из толпы вверх взметнулась чья-то рука. Она была облачена в рукав уже виденного мною сегодня серого пиджака. Рука медленно продвигалась вместе с толпой к выходу, скрывая своего хозяина за тремя рядами устало влекшихся на свежий воздух бледных, но счастливых участников великого действа.

– Кириллов чудит, – хмыкнул Заречный, которому, видимо, была видна не только рука, но и голова, вместе с которой она плыла. – Старик в своем репертуаре.

– Кириллов? – спросил я и посмотрел одновременно на Заречного и Ганина.

– Кириллов – профессор из Хабаровска, – пояснил Заречный. – Большой оригинал!…

– Он вчера с вами прилетел, да? – задал я Олегу Валерьевичу совершенно бесполезный вопрос.

– Да, вы же вчера в аэропорту его видели, – кивнул Заречный и вдруг сам замахал правой рукой. – Вон Нинка ползет…

Пока Заречный подзывал Нину Валентиновну, а затем и Марину Борисовну, означенный чудак Кириллов появился по ту сторону стеклянной стены фойе и встал на тротуаре, продолжая держать над головой высоко поднятую руку. Я на секунду отвлекся от Заречного и перекидывающихся ничего не значащими фразами Ганина и Наташи Китадзимы, соотнес полученный вчера в аэропорту опыт с мобильником у уха требовательной Аюми, открыл было рот, чтобы вслух удивиться, но тут увидел, что расторопная Мураками уже подлетела к Кириллову, привстала на цыпочки, опустила своей детской ручонкой его филологическую десницу и принялась что-то тараторить, указывая то на свой, то на его сотовый, торчащий из нагрудного кармана его пиджака.