Кунио Каминаси - Допрос безутешной вдовы

Когда я получил лейтенанта и мой годовой доход принял более или менее вразумительные очертания, у нас с Дзюнко ребром натруженной ладони встал вопрос о покупке жилья. До второй половины восьмидесятых мы снимали квартиру, но затем Нисио пробил постоянный контракт, закрепивший меня пожизненно, точнее – «попенсионно», в главном управлении, и Дзюнко, обрадовавшись тому, что нам не придется в будущем скитаться по долинам и по взгорьям второго по площади острова японского архипелага, начала капать мне на мозги относительно приобретения собственной крыши над головой, поддерживаемой как минимум четырьмя стенами. Мне лично, откровенно говоря, была тогда гораздо милее идея покупки квартиры: во-первых, она хоть на пять – семь миллионов иен, а дешевле дома, во-вторых, будучи по долгу службы осведомленным в вопросе текущей статистики по ограблениям жилых помещений, я, разумеется, знал, что в этом плане отдельно стоящие частные дома более уязвимы, нежели квартиры. Но домовитая жена моя намертво, как когда-то в меня, вцепилась в идею покупки обособленного жилища, да еще не где-нибудь, а именно в модном Айно-сато по причине его расхваленной газетчиками и риелторами идеальной экологии (до ближайшего промышленного предприятия – больше десяти километров, и то – безобидный молокозавод) и обилия зелени, что автоматически снимало с повестки дня такой обязательный для пожизненно нанятого государственного служащего вопрос, как покупка дачи.

Я, конечно, в силу своей природной проницательности и профессионального опыта сразу подумал о том, что самой же Дзюнко быстро наскучит жить на таком уж слишком удаленном от центра города отшибе, но она била себя кулачками в обе аппетитные как тогда, так и сейчас персиковые груди и клялась, что ей будет в центр на электричке ездить не только не хлопотно, но, напротив, приятно. К этому времени мы собрались стругать Морио – первым по плану (по моему, конечно, Дзюнко все время девочек подавай!) У нас непременно должен был быть мальчик. Поэтому нам нужно было задуматься не только на девять месяцев, но и на шесть лет вперед, чтобы загодя решить вопрос со школой, то есть, опять же, с местом постоянной оседлости потому как менять школы у нас не рекомендуется. Травить новенького, издеваться над ним и доводить до психоза а часто – и до самоубийства, в японских школах дело привычное и, я бы даже сказал, обязательное. Данные по смертельным исходам и увечьям детей, подвергшихся в школах издевательствам со стороны одноклассников при полном попустительстве учителей, ни одному японскому родителю оптимизма не внушают, и в конце концов я смирился – вслед за детородным – с природоохранным рвением Дзюнко, глубокомысленно вздохнул и отправился в банк оформлять ипотечный кредит.

Не то чтобы у нас совсем не было средств: после смерти мамы мне перепало двадцать миллионов иен, что составляло тогда две трети стоимости дома, а на счету у меня уже лежало порядка пяти миллионов. То есть в данном случае конкретные деньги на конкретную покупку у нас имелись, но во мне сработал стадный инстинкт, основанный на извечном, ничем не истребимом в наших куцых японских душонках страхе быть не таким, как все. Это сейчас, когда мне до «полтинника» три зимы и два лета и до полковника – столько же, я весь из себя крутой и смелый и без дрожи в коленках и отроческого заикания с красивыми русскими бабами в ресторанах беседы светские веду, и ладони у меня при этом сухие. А семнадцать лет назад во мне не только килограммов поменьше было, но и самоуверенности: я себе тогда даже представить не мог, как в один прекрасный день заявляюсь в отдел и объявляю, что прикупил дом в продвинутом Айно-сато без всякого кредита – с полной разовой оплатой из собственных средств. Может, и смотрели бы на меня после этого мои молчаливые коллеги, обремененные тридцатилетними дебиторскими обязательствами перед нашими прожорливыми банками, без особой ненависти – примитивной зависти с их стороны было бы вполне достаточно, но отважиться на такую антиобщественную выходку я не решился. Контракт с банком на ипотеку я подписал стандартный – на все те же тридцать лет, до истечения которых теперь осталось тринадцать.

Непритязательный двухэтажный домик в обывательском духе американского Среднего Запада конца шестидесятых, справленный на полученные в банке двадцать шесть миллионов иен и послуживший местом сотворения сначала шкодливого и бестолкового Морио, а затем спокойной и смышленой Норико, мы уже дважды ремонтировали – не забесплатно, разумеется, а к самому Айно-сато моя Дзюнко успела тысячу раз охладеть, и теперь ей все труднее на людях декларировать свою бескрайнюю любовь к нашему «полю любви». От изначальной прелести экологического рая у нее и у других жителей района осталось в душе только это сентиментальное название: «Ай» – любовь (причем бесплотная, платоническая; для плотской любви у нас есть отдельное слово – «кой», хотя и чисто японское, но все-таки попахивающее – не без причины – латинским «коитусом»), «но» – суффикс родительного падежа, «сато» – поле, то есть выходит «поле любви», в пределы которого я теперь вторгся на скорости шестьдесят километров в час – ехать быстрее не позволяла, понятное дело, профессиональная принадлежность, но больше непроглядная тьма за окнами машины, после ослепительного неонового моря центра Саппоро напоминавшая о том, что наше «поле любви» – все-таки деревня, а не город.

Домой я, естественно, не заехал: промчался мимо нашего квартала, да еще отключил на всякий случай мобильник, чтобы Дзюнко, не дай бог, не позвонила бы и не примчалась в дом Китадзимы с ужином в коробочке, упреком в голосе и слезами в глазах. Как я и предполагал, обитель филологического семейства Китадзима выглядела посолиднее нашей – все-таки две зарплаты больше, чем одна: добротный кирпичный двухэтажный дом в современном европейском стиле, гараж на две машины, большой по японским стандартам участок, засаженный неопределенными по причине темноты деревцами, кустами и цветами. В проезде около дома стояло три наших черно-белых легковушки и два микроавтобуса – видимо, те же самые, что приезжали вчера в «Альфу». За дальним микроавтобусом притулился хорошо знакомый мне «мицубиси-галант» с номером «Саппоро 52, Я-92-08». Интересно, а что здесь делает друг мой Ганин?

Отогнав удостоверением шкафоподобного сержанта, преградившего было мне путь в глубь дома, я прошел в гостиную. Наши ребята деловито суетились по всему дому, выполняя святые марксистско-энгельсовские заветы по капиталистическому разделению труда и социалистическому объединению ответственности. Тело Хидео Китадзимы лежало закрытое белой простыней вдоль комнатного отопителя, выполненного в стиле модернового камина. Напротив на широком кожаном диване, прижимая обеими руками к глазам комок бумажных салфеток, сидела новоиспеченная вдова, рядом с ней притулился взъерошенный и ошарашенный Ганин, а на кресле около них вальяжно развалился Нисио. Из соседней комнаты – судя по куску попавшего в поле моего зрения интерьера с книжными полками кабинета, доносилось знакомое посапывание и покряхтывание Мураками.