Александра Маринина - Игра на чужом поле

– Давайте, – согласилась она, пожалуй, несколько более поспешно, нежели позволяли приличия. От старухи это не укрылось, и она заговорщически подмигнула Насте.

– Вы на машине, Дамир? – спросила Настя, медленно идя через озаренный лунным светом парк.

– Нет.

– Как же вы будете добираться? Городской транспорт уже не ходит, а на такси надежда слабая.

– А разве я не сказал? Я же купил путевку на неделю. Прямо сегодня и купил. Утром прилетел из Новосибирска, наша студия там находится, заглянул домой к Регине Аркадьевне, соседка говорит – она в санатории. Примчался сюда, а Регина мне и посоветовала здесь поселиться. А что? Комфорт, прекрасная кормежка, а главное – Регина рядом. Я ведь, собственно, к ней приехал. Хочу показать ей кое-какие наработки.

– Похоже, вы до сих пор продолжаете у нее учиться, – тихо сказала Настя, плотнее закутываясь в шарф.

– Регина – гений, – очень серьезно ответил Дамир. – Чудовищная судьба и потрясающая стойкость. Она ведь хромая с детства. Хорошее лицо, дивные волосы, а во всю щеку – отвратительное родимое пятно. Талантлива она была невероятно. Специалисты слушали ее записи и шалели от восторга. Как только она появилась перед ними на сцене – все, конец. Это ведь были сороковые годы. Артист должен быть божеством, в него должны влюбляться, тогда на концерты будут ходить. А кто будет покупать билеты, чтобы слушать хромоножку с изуродованным лицом? О том, что люди должны слушать музыку в исполнении талантливой пианистки, и думать никто не хотел. Как же, зрелищность и грандиозность сталинских времен! Поэтому Регина поставила крест на исполнительстве и занялась преподаванием. Она и здесь заставила говорить о себе. Гений есть гений. Она умела за пять минут десятью словами и тремя аккордами объяснить ученику то, что другие педагоги вдалбливали неделями, месяцами. Если у ребенка есть хоть крошечная искорка, хоть малюсенькая крупинка способностей, под Регининым руководством расцветал дивный цветок. Дети ее обожали, родители боготворили. И новый удар! Ее не пустили вместе с учениками в Польшу, на Международный конкурс юных исполнителей. То есть все участники конкурса приехали со своими педагогами, а два человека из нашего Города – с инструктором горкома партии.

– Господи, как чудовищно, – вырвалось у Насти. – Но почему?

– А как вы думаете? Могла ли в шестидесятые годы бедная учительница музыки по фамилии Вальтер поехать в загранкомандировку? Тут и обсуждать нечего. Хуже всего другое. Нашелся идиот, который счел необходимым объяснить ей, почему ее ученики поедут с человеком из горкома, а не с ней. Но, поскольку мужества сказать антисемитскую правду у него не хватило, он ей сказал, что, дескать, внешность у нее непредставительная. На конкурсе, когда объявляют исполнителя, обязательно представляют педагога, который должен встать и поклониться публике и жюри. Как же, мол, вы с вашей ногой да с вашим лицом…

– И что было дальше?

– А дальше Регина поставила цель и начала ее добиваться. Набрала дополнительных учеников, стала не зарабатывать, а буквально заколачивать деньги, света не видела. Наконец взяла отпуск за свой счет и поехала в Москву. Лицо ей привели в порядок, не полностью, конечно, но стало значительно лучше. Если специально не приглядываться, то и не заметишь. А с ногой вышло совсем плохо. Четыре операции, одна за другой, что-то у них там не заладилось, а может, просто ошиблись в чем-то. Короче, если раньше Регина просто хромала, то после лечения стала ходить с палкой. Ей тогда было уже почти сорок. На личной жизни можно было ставить крест. А имей она побольше денег, обратись к врачам лет на десять пораньше, все могло быть по-другому. И семья была бы, и дети. А так – одна как перст.

– Но ведь у нее и сейчас есть ученики, – возразила Настя, – да и вы ее не забываете.

– Не надо преувеличивать мое благородство, Настенька. Я езжу к Регине не как к учительнице, которой по гроб жизни благодарен, а как к гениальному музыканту. Если хотите, пойдемте ко мне в номер, я вам продемонстрирую, что я имею в виду.

– Уже поздно, – слабо запротестовала Настя.

Дамир шагнул под фонарь и, оттянув рукав куртки, посмотрел на часы.

– Двадцать минут третьего. Действительно, поздновато. Знаете что, Настя, давайте будем называть вещи своими именами. Я вообще за честность и простоту. Вы не возражаете?

– Попробуйте, – еле слышно произнесла Настя онемевшими губами. Ей стало тошно.

– Во-первых, предлагаю перейти на «ты». Идет?

Она кивнула, ненавидя себя в душе.

– Во-вторых, я официально заявляю вам, то есть тебе, что ты не просто нравишься мне, ты очень мне нравишься, я нахожусь на грани влюбленности и, безусловно, хотел бы, чтобы мы сейчас отправились ко мне в номер. Но пусть будет так, как хочешь ты. Если ты считаешь, что сегодня еще рано, я готов подождать до завтра, или до послезавтра, или до любого другого дня в течение ближайшей недели, пока я не улечу обратно в Новосибирск. Только не надо путать одно с другим. Я привез с собой аппаратуру, потому что приехал к Регине за советом. Я приехал работать. Если я приглашаю тебя к себе, чтобы показать свою работу, то я приглашаю тебя именно за этим. Я, Настя, не мальчик, который приглашает девочку в подвал послушать магнитофон, а в итоге девочка жалуется, что ее изнасиловали. Мне уже почти сорок. И я не нуждаюсь в дешевых трюках, чтобы уложить в постель понравившуюся мне женщину.

«Уж это точно. Ты их укладываешь не только в постель, но и на пол, и на стол, и вообще на что подвернется. Как жаль, боже мой, как жаль! Все в тебе хорошо, Дамир, кроме одного: ты врешь. А я этого не люблю».

Женя Шахнович разбудил Алферова и Добрынина задолго до завтрака.

– Итак, отчитываемся, – провозгласил он. – Я сразу признаюсь, у меня – полный провал. Считайте, что каждый из вас разбогател на пятьдесят штук. Что у тебя, Паша?

Довольно усмехаясь, Добрынин в деталях доложил о своих вчерашних похождениях. В обществе вытащенной на жеребьевке дамы он провел куда больше шести часов, познакомившись с ней перед самым обедом и расставшись незадолго до рассвета, благо та жила в одноместном номере. Шахнович заставил его в деталях пересказать все их разговоры, чем вызвал у Павла нескрываемое раздражение.

– Поздравляю. Павел получает свои честно заработанные двести штук. Николай?

Алферов неопределенно пожал плечами.

– Она какая-то… не такая. Не знаю… Даже разговаривать не хочет. Посоветовала мне крышу починить.

– Чего? – изумленно переспросил Добрынин.

– Сходить к психиатру, вот чего. Не дело вы, ребята, затеяли. Мы же какими-то придурками выглядим, когда лезем знакомиться.

– Во-первых, не мы, а ты, – возразил Паша. – Я лично себя прекрасно чувствую, и придурком меня никто не считает. А во-вторых, ты злишься, потому что ничего не выиграл. Спорим, я эту твою белесую в шесть секунд сделаю?