Пер Валё - В тупике [= Смеющийся полицейский] (журнальный вариант)

– Не сразу. Но как-то утром он вынул шприц, и я все понял. Он, кстати, спросил, не сделать ли мне укол, но я наркотиков не употребляю.

Бьёрк подвернул рукав рубашки. Рённ опытным глазом посмотрел на его вены и убедился, что это правда.

– У вас не очень просторно, – сказал он. – Почему же он так долго здесь жил? Он хоть платил вам?

– Я считал, что Ниссе хороший парень. Денег он мне не давал, но покупал еду, выпивку, все, что было необходимо.

– А откуда он брал деньги? Бьёрк пожал плечами.

– Не знаю. В конце концов, не мое дело. Но он нигде не работал, это точно.

Рённ посмотрел на руки Бьёрка, черные от грязи, которая въелась в кожу.

– А вы кем работаете?

– Чиню машины, – ответил Бьёрк. – Извините, но я скоро должен встретиться с девушкой, поэтому спрашивайте быстрее.

– Что Ёранссон рассказывал о себе?

– Говорил, что был моряком, хотя, конечно, очень давно. А еще болтали о женщинах. Особенно об одной, с которой он жил, но недавно расстался.

– Когда он отсюда выбрался?

– Восьмого октября. Я помню, потому что тогда были его именины. Он забрал свои манатки, все, кроме этих. Их было немного, все влезло в обычный чемодан. Сказал, что нашел новое жилище, но обещал через несколько дней наведаться. С тех пор я больше его не видел. Он что, в самом деле был в том автобусе?

Рённ кивнул и спросил:

– И вы не знаете, где он потом пребывал?

– Даже не представляю. Он больше не являлся сюда, а я не знал, где его искать. Ко мне часто заходили приятели, но ни одного его знакомого я никогда не видел.

Бьёрк поднялся, подошел к зеркалу, которое висело на стене, и причесался. Надо прифрантиться, – сказал он. – Невеста ожидает.

Рённ поднялся, взял коробку и направился к двери.

– Я знаю только одно, – сказал Бьёрк ему вслед. – Последние недели перед уходом от меня Ниссе был словно не в себе.

– А вы не знаете причины?

– Нет, не знаю.

Вернувшись в свою пустую квартиру, Рённ пошел в кухню и высыпал на стол то, что было в бумажной коробке. Потом начал внимательно осматривать вещи и вновь осторожно укладывать их в коробку.

Пестрая изношенная кепка, измятый галстук, плетеный поясок с медной пряжкой, трубка с обгрызенным чубуком, пара желтых нейлоновых носков, два грязных платочка и смятая голубая поплиновая рубашка.

Рённ уже хотел бросить рубашку в коробку, когда заметил, что из нагрудного кармана выглядывает какая-то бумажка. Это оказался счет из ресторана «Стрела» на семьдесят восемь крон и двадцать пять эре. Он был датирован седьмым октября.

Рённ перевернул листок. С другой стороны шариковой ручкой было написано:

8.Х. бф 3000

морф 500

долг га 100

ДОЛГ МБ 50

ДР П 650

_________

1300

остаток 1700

Рённу показалось, что он узнает руку Ёранссона – он видел образец его письма Белокурой Малин. Эту заметку он себе истолковал так: восьмого октября, в тот день, когда Ёранссон выбрался от Сюне Бьёрка, он, видимо, получил откуда-то три тысячи крон, может, от лица с инициалами «Б. Ф.» Из этих денег он на пятьсот крон купил морфия, выплатил сто пятьдесят крон долга и шестьсот пятьдесят дал какому-то «доктору П». Ему осталась тысяча семьсот крон. А спустя чуть больше месяца его нашли мертвым в автобусе. Тогда в кармане у него оказалось более тысячи восьмисот крон. Следовательно, после восьмого октября он получал еще какие-то деньги. Поступали ли они из того же самого источника, от какого-то «Б. Ф.»?

Рённ посмотрел в свои записи, но ни один из тех, с кем он разговаривал или кого вспоминал в связи с Ёранссоном, не имел таких инициалов.

Утро в четверг двадцать первого декабря было не очень приятным для полиции. Накануне вечером целая армия полицейских в мундирах и в штатском посреди города в разгаре праздничной истерии затеяла драку с рабочими, которые вышли из Народного дома после митинга в поддержку Национального фронта освобождения Южного Вьетнама. В то хмурое, холодное утро трудно было найти улыбающегося полицейского.

Только Монссону это событие принесло какое-то удовлетворение. Он опрометчиво сказал, что у него нет работы, и его сразу же послали поддерживать порядок. Вначале он прятался в тени вблизи церкви Адольфа Фредрика на Свеавеген, надеясь, что драка так далеко не докатится. Однако полиция наступала со всех сторон, и демонстранты начали приближаться к Монссону. Он быстро отступил вдоль Свеавеген и зашел перекусить в небольшой ресторан. Выходя оттуда, он взял со столика зубочистку. Она была завернута в бумажечку и имела вкус мяты.

Наверное, он единственный из всего корпуса полиции радовался в то хмурое утро, так как уже успел позвонить заведующему складом ресторана и получил адрес поставщика тех зубочисток.

Эйнар Рённ стоял на ветреной Рингвеген и смотрел на яму в земле, натянутый кусок брезента и дорожные барьеры, расставленные вокруг. В яме не было живой души, чего нельзя было сказать о машине, что стояла метрах в пятнадцати от этого места. Рённ знал четырех человек, что сидели там с термосами, поэтому сказал:

– Привет, ребята.

– Привет, и закрывай за собой дверь. А если это ты вчера на Барнхусгатан треснул моего парня дубинкой по голове, то иди к чертовой матери.

– Нет, не я, – ответил Рённ. – Я сидел дома и смотрел телевизор.

– Тогда садись. Хочешь кофе?

– Да, выпил бы.

Через минуту его спросили:

– Ты пришел по какому-то делу?

– Да. Шверин родился в Америке. Это замечалось в его речи?

– Еще бы! Он часто запинался, а когда бывал пьян, то вставлял английские словечки.

– Когда бывал пьян?

– Да. Или когда сердился.

Сидя в автобусе по пути на Кунгсхольмсгатан, Рённ напряженно размышлял. Потом немного посидел за своим столом. Затем зашел в соседнюю комнату и спросил:

– Ребята, как будет по-английски: «Я его не узнал»?

– Didn't recognize him, – ответил Колльберг, не поднимая головы от своих бумаг.

– Я знал, что был прав, – сказал Рённ и вышел.

– Он уже совсем дошел до точки, – заметил Гюнвальд Ларссон.

– Постой, – сказал Мартин Бек. – Кажется, у него блеснула какая-то мысль.

Он поднялся и пошел в кабинет Рённа, но того уже там не было.

Через полчаса Рённ вновь открыл дверцу машины на Рингвеген. Товарищи Шверина продолжали сидеть там, где он их оставил. В яме на дороге с тех пор, наверное, еще не побывала ни одна лопата.

– Черт возьми, как я испугался, – сказал один из рабочих. – Думал, что это Ульссон.

– Ульссон?

– Да, или Ольссон, как, бывало, говорил Альф.

Рённ доложил о результатах своих наблюдений только утром за два дня до сочельника.

Мартин Бек выключил магнитофон и сказал:

– Следовательно, ты считаешь, что запись звучит так. Ты спрашиваешь: «Кто стрелял?» И он отвечает по-английски: «Didn't recognize him».