Николай Леонов - Колдовская любовь

Однако, увидев рядом со знакомым человеком двух крепких посторонних мужчин, Васильков вдруг преобразился. Гуров готов был поклясться, что он даже отшатнулся в испуге. В глазах его мгновенно загорелся вполне осмысленный огонь и появилась самая настоящая тревога. Дыхание у Василькова стало чаще, а глаза невольно забегали, ощупывая взглядом незнакомые лица.

– Почему вы меня беспокоите? – пробормотал он, пытаясь держаться независимо. – Кто эти люди? Мы же с Вениамином Геннадьевичем договорились… Маша, что происходит?

Очаровательная Маша сама не понимала, что происходит, но по профессиональной привычке прежде всего попыталась успокоить пациента.

– К вам гости, Михаил Корнеевич, – с напряженной улыбкой сказала она. – Правда, я вас не предупредила, как было оговорено… Но Вениамин Геннадьевич сам распорядился…

Терехин осторожно взял женщину за локоток и шепнул:

– Вы можете теперь идти. Здесь уж мы сами разберемся.

Тем временем, так и не дождавшись приглашения, Гуров решительно шагнул через порог, невольно оттеснив в сторону хозяина палаты. Терехин последовал за ним и закрыл за собой дверь. Васильков неожиданно заверещал высоким бабьим голосом и метнулся куда-то в угол, натыкаясь на стулья.

В последний момент Гуров успел не столько увидеть, сколько угадать отблеск вороненого металла на том предмете, который Васильков с грохотом выхватил из полированной тумбочки, опрокидывая на пол какие-то пузырьки, свертки и большую коробку шоколадных конфет в золоченых обертках.

Он, как молния, рухнул вперед, подминая под себя немытое жирное тело и выворачивая на излом руку, в которой была зажата вороненая сталь. Раздался крик боли и стук упавшего на деревянный пол пистолета. Потом на несколько секунд наступила тишина.

Ошеломленный Терехин некоторое время неподвижно стоял, не сводя взгляда с валяющегося под ногами оружия, а потом, нервно оглянувшись на дверь, возбужденно проговорил, обращаясь к Василькову:

– Так ты что, сукин сын, – пристрелить нас собирался, что ли?

Он был потрясен до глубины души. Васильков, на котором сверху лежал Гуров, что-то беззвучно хрипел. Гуров удерживал его без труда, но совсем отпускать боялся и поэтому с некоторым раздражением заметил опешившему Терехину:

– Ты бы «макар» прибрал пока! Мне ведь в обнимку с мужиком лежать неинтересно, понимаешь!

Терехин наконец опомнился, быстро наклонился и поднял с пола пистолет. При этом он не переставая бормотал:

– Нет, ты подумай, если бы не ты, Гуров, он бы в нас непременно шмальнул! Он же обдолбанный весь – за версту видно. Вот скотина жирная, а? А я ведь ни сном, ни духом…

Гуров разжал свои стальные объятия и легко поднялся на ноги. «Жирная скотина» продолжала лежать на полу, морщась и постанывая от боли. Вид Васильков имел более чем бледный. В глазах его стоял уже неприкрытый ужас. На своих гостей он смотрел так, будто они были ангелами смерти.

– Зачем связываетесь с огнестрельным оружием, если не в состоянии его применить? – строго спросил Гуров, глядя на Василькова сверху вниз. – Так ведь и до беды недалеко. Да и пистолетик-то, я думаю, у вас не зарегистрирован, верно? Опять головная боль. И хватались вы за него сейчас совершенно напрасно, потому что мы вовсе не те, за кого вы нас принимаете… У страха, говорят, глаза велики.

Его тон подействовал отрезвляюще не только на Василькова, но и на Терехина тоже. Тот наконец немного успокоился и с видом человека, проделавшего огромную работу, уселся на стул посреди палаты. Пистолет он вертел в руках, как безобидную безделушку, не забыв, однако, сначала проверить предохранитель.

Васильков, кряхтя и задыхаясь, с большим усилием встал и, потирая вывернутую руку, тут же рухнул на кровать. Глаза его затравленно уставились на Гурова. Он явно хотел что-то спросить, но никак не мог наладить дыхание. Волосатый живот его ходил ходуном. Гуров заговорил первым.

– Скрываетесь от кого-то, Михаил Корнеевич? – спросил он. – Или в самом деле прихворнули? Или и то и другое вместе?

У Василькова непроизвольно дернулась голова, и он вдруг, к величайшему смущению Терехина и Гурова, заплакал, как женщина, не скрывая слез, беспомощно утирая глаза грязным рукавом рубашки.

– Вы успокойтесь, Михаил Корнеевич! – переглядываясь с Терехиным, сказал Гуров. – Вам ничего не угрожает. Не скажу, что мы ваши друзья, но отстреливаться от нас – это слишком. Мы всего лишь хотим задать вам несколько вопросов.

– Вас Версталин прислал? – полуутвердительно произнес сквозь слезы Васильков, кажется, совершенно не слушая, что говорит ему Гуров.

У Терехина удивленно поползли вверх брови. Фамилия Версталин была ему хорошо известна, но услышать ее он явно не ожидал.

– Мы сами по себе, Михаил Корнеевич, – мягко сказал Гуров. – Версталин не имеет к нам никакого отношения, – и он объяснил Василькову, с кем тот имеет дело.

На бывшего председателя этнографического фонда эти рекомендации не произвели благоприятного впечатления. Давясь рыданиями, он сказал:

– Неважно, кто вы и откуда. Я знал, что Версталин не успокоится, пока не оторвет мне голову. Надеялся, что могу пересидеть в клинике у моего друга. Знаете, когда ты имеешь высокопоставленных друзей – ты на коне. Когда ты имеешь высокопоставленных врагов – ты труп. Здесь ничего не может помочь. Так устроен этот мир. Но я ни в чем не виноват, поймите! И Версталину я то же скажу!

– Перестаньте причитать! Вы же не баба, в самом деле! – прикрикнул на него Терехин. – И что вы городите? Никто не собирается отрывать вам голову. Кстати, при чем тут Версталин? Мы пришли выяснить кое-что о вашем хорошем знакомом – о Генрихе Блоке. Вы прячетесь здесь, потому что знаете что-то об убийстве, верно?

Васильков посмотрел на него безрадостным взглядом.

– Что я могу знать об убийстве? – истерически взвизгнул он. – Меня даже близко не было, когда это произошло. Но я сразу понял, что добром это не кончится. Еще за несколько месяцев… А когда это произошло и она предложила на следующий день встретиться…

– Она – это Наталья Жукова? – уточнил Гуров и, получив в ответ кивок, тут же спросил: – Для чего она предлагала вам встречу на следующий день после убийства?

– Она задумала меня убить! – воскликнул Васильков и тут же заговорил, торопясь и задыхаясь: – Я вам все расскажу. Только пообещайте, что придумаете что-нибудь… Я не хочу умирать… Я все скажу на суде – в полный голос!

Тут он осекся и покрылся смертельной бледностью. Гуров огляделся вокруг и, заметив на столе бутылки с минеральной водой, налил полный стакан и заставил Василькова выпить. Только после этого к Василькову вернулась способность говорить, и он продолжил дрожащим голосом: