Николай Леонов - Матерый мент

– Ну, спасибо, – Лев с трудом сдерживал прорывающийся смех. – И дальше что?

– Дальше взяли мы еще литровку пива под соленые орешки, и пошел разговор за жизнь. У них там режим полной свободы, я так понял, что коль пошло творческое горение, так хоть неделю на работе не появляйся и гори дома, так что мой ясновельможный пан Вацлав не торопится. Я, прямо по Высоцкому, «подливал и поддакивал» и монолог панский мотал на ус. Пересказывать не буду, ты к польской истории большого интереса никогда не выказывал, а мужик этот, Твардовский, и впрямь на редкость приятный. И Ветлугина покойного любил. Но! Опять же два интереснейших момента. Он считает, что после пресловутого «обсуждения диссертации» Дед их вышел из закутка, «как будто ему кипятка в штаны плеснули», другие же не заметили, по его словам, потому что Деда знали куда хуже.

– А что ж он тебе этого сразу не сказал, до ностальгически окрашенных посиделок ваших?

– И я было поинтересоваться собирался, но не успел. Сам смущенно так пояснил, мол, гордость шляхетская не позволила, я – человек посторонний, из «органов» – ты бы видел, с каким он видом это словечко выговорил! – Станислав смачно сплюнул. – До чего противно иной раз такой тон от хороших людей слышать. «Соседи», мать их так, чекисты недоделанные виноваты, заработали репутацию, а честные сыскари – отдувайся… – Он с досадой махнул рукой и продолжил: – А тут материи тонкие, и вообще я ему туповатым показался. Но теперь, поняв, «кто есть пан Станислав», он, конечно… Я под конец больше всего боялся, что он совсем на польский перейдет.

– Ладно, давай про второй момент. Непонятно, как же это Кайгулова ничего не заметила. Она к Ветлугину близка была и явно шефа любила. Лгать ей – не вижу смысла.

– А-а! Вот это второй момент и есть, я пана Вацлава о том же самом осторожненько спросил, – Крячко победно замолчал, явно наслаждаясь ситуацией.

– И что он тебе ответил? Да не тяни ты кота за хвост, знаю я, давно знаю, какой ты у нас умный! Не разбегайся, прыгай!

– Посмотрел он на меня, как на ребенка ясельного возраста, и сказал: «Да разве ж ей до Деда тогда было! Она ничего, кроме Андрюшеньки своего обожаемого, не видела. У того физиономия, как у вождя краснокожих, непроницаемая, а тут видать проняло. О чем они там с Александром Иосифовичем беседовали, я не знаю, но, пан Станислав, не бывало на моей памяти, чтобы Дед из-за рабочих заморочек головомойку кому устраивал. Это дело житейское, без заморочек в настоящей науке не бывает, Дед это понимал. Посоветовать мог, высмеять с глазу на глаз, если уж совсем результаты ни в какие ворота не лезли. Но чтобы разгон давать… Не его стиль. Не верю!»

– Совсем интересно, – протянул Гуров. – А самое любопытное – его слова про Алаторцева с Кайгуловой.

– Вот-вот! А из дальнейшего монолога постепенно выясняется, что эта пара давненько в близких отношениях состоит. Причем шляхтич мой не сплетничает, боже упаси! Он походя об этом проговаривается. Потому как для Твардовского это факт насквозь прозрачный, привычный и общеизвестный, вроде того, что Земля – круглая. И он просто представить себе не может, что мне такая тривиальщина внове! Тут стал я наш разговор мягонько закруглять, «дзенькую пана» и все такое. Расстались донельзя довольные друг другом. Кстати, ты случаем не запамятовал – Ветлугина завтра хоронят. Не свадьба, приглашать не станут, а засветиться там надо. Ты или мне опять?

– Станислав, ты самого себя превзошел. Где ты только ума набрался? – Гуров поднялся со скамейки. – Двигаем в управление. Ближе к вечеру поговорим с Петром, он от министерской встряски до того времени оклемается. Может, что по Мещерякову прорезалось. Надо с похоронами вопрос решать, хотел я опять тебя заслать, но теперь, думаю, не стоит. Если генерала не уломаю, то придется самому. И еще, пока не забыл – в воскресенье к вечеру возвращается Мария. Будет настроение – заходи, она обрадуется.

Через несколько минут «Мерседес» и «Пежо» дружно выруливали на Замоскворецкую. Настроение у сыщиков было приподнятое, первая половина дня удалась…

Алаторцев пристально смотрел на перо самописца, выводящее на ленте миллиметровки очередной пик. Он хорошо знал этот спектрофотометр, удобную и надежную немецкую машинку. Автоматика, много полезных встроенных функций, интерфейс на IBM-овское семейство… Когда ты занят привычной механической работой, остывает голова и успокаиваются нервы, а его нервы отчаянно в этом нуждались. Разговор с тупоумным полковником милиции дался ему нелегко, а особенно тревожащим и непонятным был вопрос Мариам о каком-то списке. Милиционер промямлил нечто невразумительное, но его, Алаторцева, тоже не проведешь – либо этому дубарю не доверили серьезную информацию, либо он лишь разыгрывал недалекого служаку, и что хуже – неизвестно. Нет, не оставил он после своих въедливых вопросов у Алаторцева впечатления полной дубиноголовости. И вопросы странные, о чем, видишь ли, разговаривали с Ветлугиным… Так он и рассказал, о чем, как же! Затуманить милиционеру мозги терминологией – проблемы не возникло. Но ведь тот толком и не слушал, так, головой кивал: «Ах, диссертация… Да-да!.. Ах, трудности временные… Ну, конечно!..» А думал явно о другом. О чем он думал? И странный поворот – настроение, видишь ли, его заинтересовало. С какого бока тут ветлугинское настроение? Надо узнать осторожно, всплывала эта тема в разговоре с остальными или нет.

Вчерашний визитер казался поумнее, от разговора с ним удалось отбиться, отвертеться, так, несколько дежурных вопросов. Зато с Мариам этот вчерашний чуть не два часа трепался. Опять же о чем? У этих баб язык, как помело, общеизвестно. И печально. Она еще вчера говорила, что мужик этот не столько спрашивал, сколько ее слушал. То-то небось довольна была, сучка. Выходило, по ее словам, что-то вроде лекции блаженной памяти общества «Знание». Так то по ее словам, а на деле? И почему он это свое дилетантское любопытство на Мариам обратил, а не на него? Оно и хвала небу, конечно, но после Деда за главного – он, а обратились к Кайгуловой. Странно… А глаза у вчерашнего нехорошие, опасные. Снайперские глаза… Сегодняшний тип вроде попроще выглядел, хотя… кто их знает. С каких бы, кстати, резонов один милиционер другого сменил? Сплошные вопросы, и чувство, будто по минному полю прогуливаешься.

Алаторцев достал кювету с образцом из отсека, секунду подумав, извлек и контрольную кювету. Досадливым жестом выплеснул содержимое в раковину, затем тщательно отмыл два хрупких кварцевых параллелепипеда, сполоснул бидистиллятом. Обращаться с кюветами следовало предельно бережно, не дай бог, разобьешь или поцарапаешь рабочие грани. Новые достать сложно, даже за хорошую наличку. А у него заметно подрагивают руки. Проклятая жизнь. Проклятые нервы. Проклятый Дед со своими проклятыми замшелыми принципами.