Алексей Макеев - Неслабое звено

Друзья-приятели? Половина из них уже в лучшем мире его дожидаются. Пузырьки откупоривают, колбаску на закусь режут да гитару настраивают. Остальные… Да разве же это они? Такие, как десять – пятнадцать лет назад? Молодые, веселые, талантливые? Другие люди! Пить как Есенин и Высоцкий все умеют, ежели не похлеще, а вот писать бы еще хоть один и хоть бы в одну десятую! Не-ет, дорогие мои – яду вам всем в одну общую бутылку, а он, Сукалев, поддержит компанию.

И надо же! Как раз тогда, в момент самого черного отчаяния, свела судьба Илью Вадимовича Сукалева с широко известным в узких кругах живописцем Николаем Ивановичем Воробьевым. Свела, кстати, как-то странно: по объявлению в газете «Работа для вас». Требовались натурщики. Илье было уже давно абсолютно все равно, как зарабатывать, лишь бы платили хоть что-то. Натурщик? А почему бы не попробовать сходить по указанному адресу, тем более идти-то два с половиной квартала, родная Маросейка. Илья, конечно, понимал, что Аполлона с него при всем желании не напишет хоть сам Леонардо, но… Мало ли? Может, неизвестный художник, давший объявление в газету, задумал эпическое полотно «Узники вытрезвителя»? Тут его рожа в самый раз придется!

Вот так, горьковато посмеиваясь над собой, Сукалев в первый раз позвонил в дверь коммуналки. Что в его опухшей после недельного запоя, небритой физиономии заинтересовало Николая Ивановича, непонятно. Что-то. Однако несколько сеансов Сукалев исправно просидел под направленным на него ярким электрическим светом. Разговорились, не молчать же два с половиной часа подряд, тем более что поговорить любили оба. А затем разговоры пошли уже безо всяких сеансов. Когда – под чаек, чаще – под водочку. Сошлись, одним словом, хоть это было весьма странно, слишком разными были они людьми.

Но, если вдуматься, не так уж странно. Николай Иванович откровенно Илюшу презирал, что постоянно давал тому понять, находя в этом истинное удовольствие. Потом у Воробьева появились и другие интересы, связанные с бывшим натурщиком, а ныне то ли приятелем, то ли приживалом. Сукалев же, втайне презирая Николая Ивановича ничуть не меньше, все же испытывал чувства подзаборной дворняги, которой ото всех достаются одни пинки да матюки, а вот есть же место, откуда не гонят. Да и водочка на халяву… тоже, знаете ли, немаловажный фактор! А потом, некоторое время спустя, плюнуть на Воробьева и решительно с ним разбежаться стало уже попросту поздно.

Кроме того, в их отношении к миру была одна общая, очень важная черта: глубокая мизантропия. Оба придерживались крайне нелестного мнения о роде людском. Различие заключалось лишь в том, что Николай Иванович для своей персоны делал исключение, а Илья Вадимович не делал, считая себя такой же мерзкой скотиной, как все остальные. В особенности острое отвращение у этой парочки вызывали женщины, к которым и тот и другой относились как к похотливым безмозглым самкам. Давно известен простенький психологический закон: ничто так хорошо не сплачивает людей, как общая ненависть.

Вскоре на их дружеских посиделках стал появляться еще один человек. Та еще личность была. Колоритная…

Предутренний аэропорт города Котунь встретил полковника Гурова неприветливо: резким, обжигающим лицо морозным ветром. В предрассветном небе сияли неправдоподобно огромные яркие звезды. В Москве таких не увидишь. «М-да, – подумал Лев, – курточка у меня осенняя, ботинки тоже… А, ладно! Мне тут не в засаде сидеть, не силовыми акциями на пленэре заниматься. Сейчас встретят, отвезут в тепло. Где ж встречающие? Неужто придется своим ходом до аэровокзала добираться чуть ли не через все летное поле? Не хотелось бы!»

Не пришлось. Вот он, встречающий. Льва Ильича Бунича в городе по-прежнему уважали: машина для Гурова была подана прямо к трапу самолета. «В прошлый раз был черный «Ауди», – с легкой иронией подумал Лев, – а нынче, ясное дело, шестисотый «мерс». А то! Положение обязывает, растет тезка мой прямо на глазах. Правда, фигура шофера знакомая, тут уж от добра добра не ищут!»

– Здравствуйте, полковник, – крепко пожимая Льву руку, сказал невысокий коренастый мужчина явно азиатского происхождения с чуть заметным шрамом над левой бровью, – скорее садитесь в машину, холодно.

– Здравствуй, Левый, – взглянув на этот шрам, ответил Гуров. – Один меня встречаешь, без брата?

Встречал его личный охранник Бунича, один из братьев близнецов, которых так и называли: Правый и Левый. Не то китайцы, не то корейцы, прекрасные бойцы рукопашники, блестящие стрелки, они были хорошо знакомы Гурову. По первому разу чуть не пришлось серьезно с ними похлестаться, но обошлось.

– Ты куда же меня привез? – спросил Лев через двадцать минут с некоторым удивлением. – Что, мой тезка сменил место жительства?

Действительно, если в прошлый раз Гуров увидел очень добротный, но скромный, без архитектурных излишеств двухэтажный особняк, даже без ограды, то теперь его взгляду предстало что-то вроде небольшого феодального замка с башенками за мощной кованой чугунной решеткой, только подъемного моста не хватало.

…Еще через двадцать минут Лев, сидя у огромного, во всю стену, камина, улыбаясь слушал чуть смущенного Бунича.

– Мне, Лев Иванович, самому эта, с позволения сказать, архитектура поперек горла. Я человек скромный, для меня главное – дело. Но принято так. Не поймут, если у меня не будет трех «Мерседесов» последней модели, особнячка типа этого – он еще по нашим меркам ну оч-чень скромный! – с вертолетной площадкой на хоздворе, да-да, не делай такие удивленные глаза – и вертолет на ней стоит. Хоть нужен он мне, как Барбоске геометрия! Ты коньячку-то плесни себе еще, классный напиток, жаль, мне сейчас нельзя, потому как я тебя через полчасика покину, нужно в офис. Не волнуйся, о твоих делах поговорим ближе к обеду, я все встречи после двенадцати отменил.

– А подводной лодки у тебя случаем не водится? В специально отрытом на хоздворе бассейне? – В голосе Гурова, послушно плеснувшего себе грамм тридцать марочного «Камю», слышалось нескрываемое ехидство.

– Знаешь, это идея! – рассмеялся его собеседник. – Так вот, если у меня всего этого нет, то и отношение ко мне… Ну, как к дипломату высшего ранга, который на прием к английской королеве в телогрейке заявился. Или маршалу, вздумавшему парад в трусах и ластах принимать. Приходится соответствовать!

– Ты, значит, уже в маршалах. Это хорошо, – задумчиво, больше для себя, тихо проговорил Гуров. – Об этом и разговор пойдет у нас. Ближе к обеду… О маршалах и о том, что они себе могут позволить, а что, извините, нет.

– Ну, как тебе сказать, – Бунич, хорошо расслышавший только первую фразу Гурова, скромно потупил взгляд, в котором явно блеснула самодовольная искорка, – в отечественной экономике, может, еще и не маршал, но до генерала армии дорос точно.