Алексей Макеев - Неслабое звено

– Слышь, эта-а, а ведь дедок-то, – с недоумением и даже некоторой обидой в голосе прогундосил Колян, – того… Эта-а он, сучара, похоже, кони бросил!

Когда до старшего гоблина дошел смысл сказанного, когда он убедился в несомненной правоте своего «ассистента», его физиономию перекосило так, что хоть кикимор пугай.

– Ат, м-мать твою! Перестарались! Чего стоишь, придурь, чмо недоделанное, сам вижу, что «холодный». Тащи водку и грелку со шлангом, ща заливать будем, да быстрее, пока он остывать не начал! Нет, стой! Слушай меня внимательно: мужик, который нас нанимал, человек серьезный. Мне по херам, что ты его не знаешь, зато я знаю. Ты не хочешь со спущенной шкурой погулять, а? Вот и я тоже. Этому шнырьку все едино такой конечик нарисовывался, даже если б он по-доброму согласился, мы его потом мочкануть должны были. Зачем, спрашиваешь? А хрен его знает зачем, не наше дело, меньше знаешь – дольше живешь. Но! После того мочкануть, как он позвонит куда надо. После, а не до. Так вот, Колян, крепко запомни: он позвонил куда надо, он все сказал, что на бумажечке написано, слово в слово, и хрен кто узнает, что он раньше дуба врезал, понял? А уж после этого мы шнырька… согласно плану. Тут ты да я, да мы с тобой. Я болтать не буду; ты, если еще пожить хочешь, хоть и дурак, а тоже не будешь. Тогда и деньги наши, и шкуры целы, а как там этот крутой дядя свои проблемы решит – насрать нам зигзагом с Марса. Коли он нам так доверя-я-яет… Не проверя-яет, сам ручки пачкать не жела-ает на мокрухе…То и хер с ним! Пусть я шестерка, но мозги у меня тоже имеются. Мы ничего не знаем, не понимаем, мы в стороне! Подрядились заставить дедка по номеру тренькнуть да фамилию назвать, так он и тренькнул – мы его убедили. А потом ак-куратно мочканули. Согласно договору. Деньги на бочку и адье – мы с вами незнакомы! Дошло, дебил сраный?! Вот так-то, см-мотри у меня… А теперь бегом за грелкой, бегом, я сказал! И сам чтоб ни капли, все в жмура вольем.

… Вот так и вышло, что заказчик пребывал в святой уверенности, что Орлов получил-таки очередную порцию «дезы» – конкретную личность на неприглядную роль взбесившегося русофобствующего толстосума – Юнеса Саидовича Набокова. Хотя, откровенно говоря, это было уже неважно.

Все это случилось во вторник, ровно за шестнадцать часов до разговора Гурова с Орловым в генеральском кабинете. Такой вот «черный вторник» выдался, день, в который расстались с жизнью Константин Павлович Иванов и Владимир Евгеньевич Жирафчиков. Два мента, пусть один из них и бывший. Такие разные люди…

Со Станиславом он договорился встретиться не в управлении, а у себя дома, в шесть вечера. Как раз минут сорок до срока оставалось, нужно было заставить себя съесть хоть что-нибудь, хоть раз за весь этот похабный денек, хотя какой тут, к чертям собачьим, аппетит – с такими-то впечатляющими достижениями. Он, конечно, и без ошеломляющих известий о двух вчерашних смертях осознавал, что дело с расследованием по иконе идет сикось = накось. Погано идет. Но при тщательном обдумывании, детальной оценке ситуации выяснилось, что он ошибался: все оказалось значительно хуже, чем он полагал.

Гуров тяжело вздохнул, поставил на плиту небольную кастрюльку с водой, зажег газ. Подождал, пока закипит, и полез в морозильник за дежурными пельменями. Вроде и Машины кулинарные шедевры в избытке наличествовали, а вот поди ж ты – странная штука человеческая психология – не хотелось в таком настроении. Пельмени смерзлись в ком, он поковырял этот ком ножом, разобрал его на фрагменты и бросил то, что получилось, в белый кипяток. Посолил, закрыл крышкой, убавил пламя. Раз он такой дурак и неумеха, то ничего вкусного ему не положено, стрескает пельмешки как миленький.

Нет, некоторые результаты накапали даже сегодня. По крайней мере, у Гурова не осталось никаких сомнений – икону Богоматери, а скорее всего, и те четыре Боровиковского украл Сукалев. Он же убил Каленова, хотя Лев был уверен, что слово «убил» тут не подходит. Не было умысла, это Гуров чувствовал однозначно. С места преступления Сукалев удирал в расстроенных чувствах, в ужасе от содеянного. Хладнокровный убийца озаботился хотя бы запереть входную дверь, не оставлял бы ее нараспашку! Такие «шибко глубокомысленные» – Лев горько усмехнулся, даже замычал от бессилия – выводы последовали после трехчасового допроса Музы Григорьевны, муторного, тягомотного донельзя. Она явилась-таки по повестке, хоть опоздала на полтора часа, а то Лев всерьез подумывал – не придется ли посылать за церковной овечкой двух дюжих сержантов. В сопровождении машины «Скорой помощи», а то ведь жалко сослуживцев. Нет, обошлось.

На «своем поле», в родном, любимом служебном кабинете Гуров чувствовал себя немного поувереннее, чем в провонявшей вареной рыбой берлоге Сукалевой, но толку-то? Да, она подтвердила, что заказывала три комплекта ключей. Один – батюшке, один у нее хранится, а третий – у сторожа, они в трапезной висят.

Точно, висели там эти ключи. Гуров их своими глазами видел. Только они ведь на виду, в трапезной все время народ, причем, заметим, посторонних туда не очень-то пускают. А вот сама она где комплектик хранила? Мог ли кто-то ключи на время позаимствовать, ненадолго, на час-два? Ах, в комоде, в ящичке… Ах, никто не мог… Словом, ясно все.

Когда же она проговорилась, что «ирод» разок поинтересовался, что это за ключики такие у нее появились, а она, конечно, непутевого отшила, не твое, мол, дело, – тут уж младенцу ясельного возраста этот фрагмент картинки становился понятен до боли в печенках.

Гуров еще в начале расследования обратил внимание на то, что под левым приделом церкви, почти под клиросом, имелся глубокий подвал. Там стояла установка АГВ, простейшая, на солярке – так, на случай отключения центрального отопления. Что-то вроде мини-котельной, дворницкой, бендешки и прочее. Когда же он узнал от Сукалевой, что Илья Вадимович, блудный ее сыночек, а посовместительству «ирод», в прошлом и позапрошлом году подрабатывал по мамашиной протекции дворником-истопником при церкви, стало совершенно ясно, где он отсиживался, дожидаясь, пока клирики разойдутся, в ту проклятую ночь с четверга на пятницу. В ночь кражи и убийства.

Когда Лев вежливо поинтересовался у Музы Григорьевны, не был ли знаком ее покойный сыночек с покойным же церковным сторожем, разразилась настолько мощная истерика с хриплыми угрозами относительно выцарапывания глазенок у поганого мента – откуда слова-то знает такие, овечка церковная! – что он сразу понял: знали Сукалев с Каленовым друг друга.

Ну и что? Да, все это прекрасно работало на гуровскую версию, но ни на миллиметр не приближало его к решению главных заморочек: где икона? Кто стоит за расчетливо подаваемой им с генералом «дезой»? При чем тут Набоков? Кто и почему убил Константина? На поверхности взбаламученного омута плавала разжмульканная в кашу тина с дохлыми окуньками в придачу, а щуки… Щуки посмеивались над ним из загадочной глубины. А может, и не щуки – акулы. «Заметим, – подумал Лев, – когда ловят щуку, никто не бросает в заводь камни. С этими вопросами можно очень запросто наломать дров. Поэтому работать придется нежно, аккуратно, без внешних эффектов».