Алексей Макеев - Неслабое звено

– Ты что, расспрашивал его специально, Александрова? – обеспокоенно поинтересовался Гуров.

– Обижаешь, начальник! Я же не вчера из детсада, – фыркнул Крячко. – Просто я всю дорогу мя-яконько направлял пьяный треп своих новых приятелей в нужную сторону. Но как тебе вопросик?

– Я уже был процентов на девяносто уверен, что иконы из церкви вытаскивал Сукалев, – задумчиво произнес Лев. – Теперь уверен на все сто. Отлично, Стас! Спасибо тебе!

– Да чего там… – Видно было, что гуровская реакция очень приятна Станиславу. – Начальство не стоит баловать, но это еще не вся конкретика!

– Так не тяни душу, что там прорисовалось еще?

Прорисовалось то, что не только Тоша, но и остальные сукалевские друзья-приятели в один голос говорили, что дурное, разлагающе-отрезвляющее, зомбирующе жлобирующее воздействие на Ильюху оказывал его новый, года полтора – два назад появившийся знакомый и – как бы это выразиться поделикатнее – спонсор. Некий Николай Иванович Воробьев. Художник, в студии которого Илюша подрабатывал натурщиком. Самого спонсора в компании знали плохо – так, появился раз или два на посиделках у Винсетты, даже выпивон с собой приносил. Однако отзывались о нем дружно, но плохо вплоть до непечатных выражений. Оба раза Воробьев слова никому сказать не давал, презрением всех обливал походя, читал совершенно чудовищные стихи собственного сочинения, а на дружескую критику в стиле «На такие стишата грех бумагу переводить. Подотрись ты своими виршами, хоть какая польза будет, и не срамись впредь! Поэт из тебя – как из Ельцина политик, от того тоже блевать тянуло…» реагировал неадекватно. Во второй раз пришлось совместными усилиями – мужик хоть пожилой, но дюжий! – с лестницы спускать. Что Сукалеву, затащившему Николая Ивановича в компанию, очень не понравилось. Но факт остается фактом: Сукалев все чаше покидал старых друзей ради общества этого надутого, бездарного болвана. Почему бездарного, если никто из присутствующих его картин не видел? А это по поведению сразу просекается, не ведут так себя талантливые люди, мы-то знаем! Завистливые ничтожества – сколько угодно, как раз их стиль. Ну… правда, пел хорошо, ничего не скажешь. Голос отличный, низкий такой баритон. Как затрендюлит «Пару гнедых» или еще какой романс – он только романсы признавал, – это, конечно, да! И гитарой виртуозно, стервец, владеет.

– По их словам, – продолжал Крячко, – Сукалев все больше попадал под влияние этого Николая Ивановича. Несколько раз получал от него деньги. Раза два – довольно крупные, по их, конечно, понятиям, но… Во-первых, эти деньги видели у него в руках, да и сам хвастал: де «друг Коля» дал; а во-вторых, на недельную гульбу всей шайке-лейке хватило в августе, еще, по словам Тоши, и осталось. Самое интересное, что когда Александров Илюшу подколол: дескать, ты прямо как содержанка, не сменил ли случаем сексуальную ориентацию? – тот шутки не принял, надулся как мышь на крупу. Затем гордо заявил, что это Тошка и прочие – тунеядцы, золотая рота, а он деньги добыл! Чуешь нюанс, Лев, не «заработал», а «добыл». Конечно, не адски тяжелым трудом натурщика.

– Ох, как интересно. – У Гурова аж глаза загорелись. – А ведь точно, в Костиных материалах тоже было, что Сукалев последний год натурщиком работал. Адрес этого таинственного спонсора ты у творческой алкашни выяснил?

– Его – нет. А вот его студии на Маросейке – пожалуйста. Как считаешь, стоит с пресловутым Воробьевым поближе познакомиться?

– Еще как стоит. Завтра утречком соберу по нашим пажитям всю доступную информацию об этом деятеле, а ближе к обеду пойду знакомиться. В неофициальной обстановке. Видишь ли, мне бы хотелось с ним встретиться не по месту жительства, а именно в студии его, ведь Сукалев там в основном бывал, так? Очень меня интересует вид из окошек этой студии. Когда, интересно, можно этого Николая Ивановича там застать? Тут что еще интересно: медики из «Склифа» упомянули – за несколько секунд до смерти Костя Иванов пробормотал неразборчиво, в сознание не приходя, что-то похожее на «…художник… художник…». Это мне Петр рассказал, я внимания тогда не обратил, но в контексте твоих новостей… настораживает. Даже весьма.

– А мне чем завтра заняться? – поинтересовался вошедший во вкус любимой работы «друг и соратник». – Какие будут у начальства дальнейшие распоряжения? Я так понял, что к запойной богеме мне возвращаться нет нужды?

– Что, понравилось? Нет, хорошего помаленьку. Вряд ли что еще важное нарисуется, ты справился просто блестяще. Завтра у нас в оперативке пауза, антрактик небольшой. Мне надо кое-какую информацию собрать, не только по Воробьеву, еще по Набокову. Есть такой Юнес Саидович, придется встречаться с ним тоже. Иначе слишком многое неясно. Ты завтра отдыхай, приходи в себя после автономного плавания, встретимся в пятницу утром, в управлении. Часов в одиннадцать подходи к нам в кабинет, если я задержусь – подожди маленько. Теперь вот что: как твоя рука? Насколько ты ей владеешь?

– Надо же, – хмыкнул Крячко, – трогательная забота о моем здоровье. Я, признаюсь тебе, сегодня на ночь думаю снять этот панцирь. – Станислав постучал по гипсовой повязке. – Благо он снимается. Хочется выспаться по-человечески, заодно посмотреть, как и что. Не верю я эскулапам, «до Рождества до Рождества…». Небось уже зажило все как на собаке! А теперь говори, с чего это ты вдруг моей конечностью заинтересовался? Что за новую каверзу измыслил?

– Ты давай поаккуратнее, не гусарь. Но… Ах, хорошо бы, чтоб ты мог машину водить сейчас! С присущим тебе мастерством.

Не было, наверное, слов, которые бы порадовали Станислава Крячко сильнее. Тем более относительно мастерства – чистая правда ведь, водителем Стас был, что называется, от бога. Виртуозом. На своем старинном, жутковато выглядящем «Мерседесе», который в управлении иначе как «рыдваном» и «колымагой» не называли, он показывал такой класс вождения, что только ахнешь. Мало, кстати, кто догадывался, что под неказистой внешностью престарелого крячковского драндулета скрыт мощнейший, перебранный по винтику, отлаженный, как швейцарский хронометр, форсированный мотор и столь же любовно подогнанная ходовая часть.

Давно замечено, что люди – особенно это относится к профессионалам высшего класса – снисходительно воспринимают как похвалу, так и критику, если они касаются их основного рода деятельности. Но стоит затронуть их хобби… Лучше не затрагивать! Например, один выдающийся дирижер нимало не обижался, когда коллеги, а то и дилетанты критиковали его трактовки. К восторгам по этому поводу маэстро тоже оставался благодушно равнодушным. Однако тех, кто сомневался в том, что он гениальный кулинар, дирижер моментально причислял к смертельным врагам! Великолепный, талантливейший архитектор только улыбнется, услышав, как критикуют его очередной проект, но скажите ему, что рожденный им в муках фантастический рассказик не дотянул до уровня Брэдбери – ведь здороваться перестанет!