Александр Лавров - Шантаж

Зная Михаила Петровича с его неистовым стремлением к победе, к справедливости, мы поняли, что он в кровь расшибся об этот проклятый камень, хуже того – перело­мал себе что-то внутри. Смиряться Дайнеко не умел.

Через месяц-другой Михаил Петрович лег в госпи­таль. У него хватило самообладания и мужества очень корректно позвонить нам и попрощаться за несколько дней до смерти…

К чему все оно здесь, пока Пал Палыч спит? Не случайно. В деле по ресторану «Ангара» Знаменского тоже притормозили на полпути. Мягко и ловко, даже бережно, но непреодолимо. Дальше краснел «кирпич», черта, за которой располагались неприкосновенные. И он бесился у запретной черты, повышал голос на Скопина, требуя от того несусветных мер, санкций, вселенского скандала. Скопин терпел. Сочувствовал. Даже слегка отодвинул для Знаменского «кирпич» (уж неведомо с какой натугой), и Знаменский кое-что выскреб оттуда, да ненадолго – пря­мо-таки упорхнули из рук обратно в свои выси на казен­ных дачах.

Наконец он четко уяснил, что вселенский скандал не состоится, что он немыслим, невозможен, противоречит железному порядку вещей. А возможно лишь то, что и Скопина, и его самого, и всю бригаду, работавшую по делу «Ангары», выметут вон, в мусорные баки.

Есть ли нужда вдаваться в его переживания и скрежет зубовный по этому поводу?

В небольшом помещении откуда-то сквозило. Пал Па­лыч сидел в пальто. На бревенчатой стене опять-таки наглядная пропаганда: «Семья ждет твоего возвращения домой». Если семья – какая нарисована на плакате, то возвращаться к ней, право, не стоило. Сколько по стране хорошей бумаги портят…

– Заключенный Кудряшов по вашему вызову явился.

Стоит, ватную ушанку с головы сдернул. Бывало, разваливался на стуле без приглашения и сразу вынимал пачку «Мальборо».

– Здравствуйте, Кудряшов. Садитесь.

– Здравствуйте, гражданин майор. Вот не думал не гадал, что опять увидимся!

Это скрытый вопрос, тревога – зачем Знаменский явился? Хоть и следствие закончено, и суд, но мало ли что? Кудряшов не хуже Пал Палыча знал, что хозяй­ственное дело никогда не исчерпывает себя.

– Я приехал допросить вас в качестве свидетеля. Речь пойдет о том ювелире, у которого вы покупали разные штучки.

Кудряшов испытующе потянулся вперед: не врет ли Пал Палыч? Вроде бы подвоха нет. Можно расслабиться.

– А ведь правда, покупал!.. Золото, бриллианты. Даже вспомнить странно…

Он почесал толстый нос, подперся кулаком и загрустил. Лагпункт, конечно, стимулирует переоценку ценностей. Знаменский закурил, угостил Кудряшова. Тот затя­нулся с наслаждением.

«Советовал тебе загодя к отечественным привыкать. Нет, отмахивался, дескать, плебейство».

«Плебейство» было излюбленным его словечком – на воле. Запахло паленым фильтром, Кудряшов с сожалением раздавил окурок на полу, заговорил доверительно:

– Когда с утра пораньше топаешь на работу… да по холоду… бриллианты как-то ни к чему. Кальсоны бы теплые – это да! Такие, знаете, с ворсом бывают, толстые, замечательная вещь!.. Верите, Пал Палыч, ни одна лапочка добра не помнит. Сигарет – и тех не пришлют. Подумаешь, что впереди одиннадцать лет… жить страшно!

«Да-а, лапочки народ ненадежный. А сколько он на них деньжищ просадил – не счесть. Щедр был – не отнимешь. И с начальством, и с лапочками. И с Масловой. Потому и оказался роковой фигурой в ее судьбе».

Кудряшов между тем стрельнул еще сигаретку, осмелел и пустился в воспоминания, оживляя картины былого богатства и могущества.

Знаменский решил, что подобного позволять нельзя. Разрозненные остатки старого соберутся еще, пожалуй, в кусочек прежнего неухватного Кудряшова.

– Давайте все же о ювелире.

– Неужели за тем только ехали?!

– В хорошем хозяйстве и веревочка не пропадает, – банально возразил Пал Палыч.

«Не объяснять же, что заставили рубить концы, ведущие вверх. И ювелир – ход вбок – своего рода реванш. Жалкий, бесспорно. Веревочка… не Плюшкин ли подбирал веревочку, чтобы не пропала? Точно, он. Лихо я сам себя».

– Так поговорим?

– А, теперь все едино! Пишите: работает в Столешниковом переулке, зовут Боря Миркин. Приемщиком в ювелирке.

На обратном пути Знаменский оказался в купе один и до сумерек глядел в окно. Просторно там было. Морозы обошли стороной здешний край. Природа находилась в некоем недоумении: лета уже нет, зимы еще нет, осень кое-где заявляет о себе желто-багряными перелесками, но пасует перед разливом юной зелени озимых полей.

«В субботу поеду на рыбалку, – решил Пал Палыч и хотел постучать по оконной раме (суббота любит подкидывать сюрпризы), но остановил машинальное движение. – Все равно поеду! Работа – не медведь. Одним Кудряшовым больше, одним меньше, Миркиным больше, Миркиным меньше. Вычерпываем море ведром… Ну, прокатился, удостоверился, что Кудряшову несладко, навесил себе на шею Столешников переулок. Охота была!»

Это не профессиональное старение, до него далеко. Но профессиональная усталость порой брала свое.

Однако – возраст, что ли, спасал? – приближаясь к проходной Петровки, Пал Палыч уже подумывал о Столешниковом переулке с определенным любопытством. Одно из наиболее злачных мест столицы. Самый знамени­тый винный магазин. Антикварные книги. Лучший магазин подарков. Народу – не протопчешься. Полно фарцовщиков и спекулянтов. Неистребимые игроки в «железку». И, наконец, тот самый ювелирный, возле которого вечное роение перекупщиков драгоценностей.

Кого бы заслать в Столешников? Пал Палыч выбрал Мишу Токарева. В Управлении БХСС служило немало способных ребят, и со многими жизнь сводила Знаменс­кого теснее, чем с ним, но Токарев славился въедливос­тью и, главное, внешность имел очень на данный случай удачную, абсолютно непрофессиональную. Этакий моло­дой пастор, готовый словом и делом прийти на помощь заблудшей душе, идеалист, бессребреник – то есть, по переулочным меркам, удобный дурачок. Крепкая мили­цейская косточка нигде не просвечивала и не прощупы­валась.

От Миркина он отбояриваться не стал, даже обрадо­вался. Сказал:

– Когда державе срочно понадобится миллион, пусть выдадут куба три тесу и пуд гвоздей. Забьем Столешников с обоих концов и попросим публику вывернуть карма­ны. – И добавил честно: – Старая шутка, не моя.

Двух дней не прошло, как он появился с известием, что Миркина можно тянуть к ответу: есть должности, где либо не работай, либо нарушай Уголовный кодекс.

Пал Палыч подхватил Токарева над диваном в санти­метре от ничем сегодня не обезвреженной пружины и усомнился:

– Не спешишь?

Уж больно тонюсенькую папочку держала белая пас­торская рука.

– На первое время довольно, а дальше размотаем.