Ольга Лаврова - Мафия

— Пока были вместе, она не имела той цены. Верно?

Ардабьев поражен.

— Да… А теперь… Будто вчера влюбился! — признается он.

Между тем пассажиры спешно собирают вещи. За Коваля это делает один из спутников. Второй уже который раз изучает расписание на стене. Ардабьевский тощий рюкзачок давно готов.

Вечно напевающее поездное радио умолкает. Бодрый голос объявляет: «Товарищи пассажиры, наш поезд прибывает в столицу нашей Родины — город-герой Москву. Обслуживающая вас бригада желает вам всего доброго!»

За окном медленно-медленно тянется перрон.

Коваль на отрывном листочке блокнота пишет для Ардабьева телефон.

— Если что не заладится — звоните. Скажите, попутчик из Хабаровска, я предупрежу.

Парни за спиной Коваля встревожено и вопросительно переглядываются.

— Спасибо, но… — Ардабьеву неловко.

— У меня есть возможности, — Коваль сует листок в карман пиджака Ардабьева. — Желаю удачи!

Переглядка парней кончается тем, что один из них изображает хватательное движение.

И Коваль направляется к выходу, предводительствуемый первым парнем, раздвигающим пассажиров, вылезших в коридор с узлами и корзинами. Второй задерживается около Ардабьева.

— Извиняюсь! — извлекает записку Коваля, забирает себе.

На перроне Коваля встречает Хомутова. Деловое рукопожатие, кивок мальчикам…

— Как съездил?

— На поезде, — отвечает Коваль, и Хомутова понимает: недоволен.

Все четверо устремляются к вокзалу и дальше на улицу, «мальчики» по-прежнему впереди и сзади.

Возле машин Хомутова спрашивает:

— В контору?

— Сначала к маме. Надоели мне твои псы.

— Заменю.

«Мальчики» понимают ее с полувзгляда. Те, что сопровождали Коваля в поезде, усаживаются к Хомутовой, а прибывшие с ней занимают их место подле Коваля.

Хомутова первой успевает к воротам кладбища и покупает ворох цветов, пока Коваль паркуется.

— Люба, это подхалимаж. Мама любила три цветка, — он выдергивает из букета три цветка и уходит внутрь.

В это время «мальчики» передают Хомутовой ту записку с номером телефона, которую Коваль оставил Ардабьеву.

— Да вы сбрендили! — ахает Хомутова. — Вы должны Олега Иваныча охранять! А не решать, что ему можно, а что нельзя! Не ваше собачье дело!

Она мелко рвет бумажку и ссыпает в урну.

На обратном пути Коваль садится в машину с Хомутовой.

— Все здоровы, все работают, — рассказывает она. — Только Матвей непрерывно на игле. И тут такой темный случай был. Верный человек передал, что Матвей взял у приезжего гашиш, восемь кэгэ. Взял мимо нас, и кому сбывает — неизвестно.

— М-да… — роняет Коваль.

— Ну что с ним будешь делать! — расстроенно восклицает Хомутова.

Коваль отвечает взглядом. Она застывает, оторопевшая. И после паузы говорит уже в прошедшем времени:

— Пел он хорошо…

Ардабьев с рюкзаком через плечо и букетом астр входит в дом, поднимается на свой этаж. Сердце замирает и руки не слушаются — ощупью, словно вслепую, находит кнопку звонка и на вопрос «Кто там?» отзывается глухим задыхающимся голосом.

Вероника отворяет с заминкой: надо собраться с духом перед встречей.

Наконец щелкает замок, в двери образуется щель, которая медленно расширяется, и Ардабьев видит жену.

Смотрит как завороженный.

— Здравствуй, Володя.

Ардабьев переступает порог, бросает рюкзак, обнимает ее и целует, целует, в своем счастливом угаре не замечая, что жена уклоняется от ласк. Заметив, отстраняется.

— Конечно, пыльный с дороги, пропотевший…

Вспоминает про зажатый в кулаке букет.

Вероника берет цветы, как нечто неуместное.

— Тебе действительно не мешает помыться, — спроваживает его в ванную. — Иди же, иди!

…Астры брошены без внимания. Вероника готовится к предстоящему объяснению.

Ардабьев появляется, опускается перед женой на колени.

— Встань, встань, зачем?

— Нет, только так я должен. Я страшно виноват, а ты…

— Не идеализируй, ради бога! Эти годы я была не одна.

— Главное — ты дождалась! Ты для меня — свобода, дом, все! Я не понимал, как тебя люблю! Или в неволе так полюбил… Даже трудно выразить…

— И не надо! Не надо! — Она пытается зажать уши, вскакивает, отходит от него.

— Володя! Лучше объясниться сразу! Я сохранила тебе прописку, квартиру. Чтобы было куда вернуться. По счастью, здесь изолированные комнаты. И есть уже вариант размена на две…

— Ника, ты стала еще красивей! — восхищенно произносит Ардабьев.

— Боже мой! Ты слушаешь или нет?

— Разумеется.

— Большего нельзя требовать. По-моему… по-моему, я со спокойной совестью могу взять развод.

— Какой развод, ты с ума сошла…

— В этом шкафу все твои вещи… остальные конфисковали… на первое время хватит. В кухне на плите котлеты… я побуду у подруги.

— Ника, но ты же писала… — Ардабьев отказывается верить.

— Я старалась помочь. И так тебе будет трудно: кто возьмет на работу? Человек судился за изготовление наркотиков!

— Только для себя и троих приятелей! — запоздало оправдывается он.

— В отделе кадров без разницы, сколько приятелей.

— Ника! Ника! — Она молчит. — Значит, прописка… квартира… котлеты… а тебя у меня не будет?!

Коваль приостановился у вывески «КСИБЗ-6».

— Люба, что означает КСИБЗ?

— Да ничего, — смеется она. — Надо же что-нибудь повесить, чтоб звучало понуднее. А с домом уладили: уже числится снесенным. Так что мы не существуем.

Их встречают еще на лестнице четверо мужчин, среди которых Снегирев. Ему Коваль говорит:

— Здравствуй, Матвей. — Остальным: «Привет, привет».

Хомутова отстает и конфиденциально о чем-то уславливается с «мальчиками». Видно, что речь идет о Снегиреве и что они перебирают варианты, пока не находят такой, что удовлетворяет Хомутову. Она кивает, на секунду забегает к себе и догоняет Коваля с папкой в руках.

Все поднимаются наверх. В конце коридора Коваль своим ключом отпирает дверь. Кабинет просторен и обставлен хорошей мебелью. В углу — велотренажер и набор гантелей.

Рассаживаются за столом в привычном порядке. На одном торце Коваль, на противоположном — Хомутова. Подле Снегирева — человек в очках с наружностью педантичного чиновника, Крушанский. Напротив — румяный блондин и худощавый брюнет, соответственно именуемые Колей и Феликсом.

Сподвижники Коваля выглядят, солидными, толковыми людьми. Энергичны, деловиты, к лидеру относятся с доверием и подлинной, не показной почтительностью. У Хомутовой к этому добавляется восхищение и беззаветная преданность. И, собственно, только ее Коваль дарит снисходительной дружбой, прочие пребывают в вассальной зависимости. Между собой присутствующие на «ты».

Все выжидают, с чего начнет Коваль. Чуть посмеиваясь, тот произносит: