Леонид Залата - Волчьи ягоды

Но в лесотундре деревья другие. Вон внизу, обиженные злыми ветрами, они поднялись на пять-шесть метров, не больше — калеки да и только. А за их спинами выросли настоящие великаны. Даже березы, низенькие и тонкие в Карпатах, стоят тут на обочине дороги толстенькие, как бочонки. И ели в тайге кажутся необычными: гладкие, словно колонны; ветки зеленеют только на самых верхушках; и пахнут как-то удивительно. Резкий запах напомнил Пасульскому далекий сорок девятый...

У лесхозовских коней перерезаны косой шеи — от уха до уха...

Над читальней клубится дым и огонь рвется в небо — звезды плавятся...

Возле Соколишиной хаты плачут дети: у отца прострелена грудь, ветер раскачивает в саду тело матери...

За одну ночь.

«Опять старик Кривенко, — подумал Пасульский, — колхозный строй ему не по нутру, на старое повернуть хочет, сучий сын».

Кони... Пламя... Рыдания... Все смешалось в голове. А тут еще чей-то упрек: «Эх, был бы у нас хороший милиционер...»

Упрек застрял в горле. И он один пошел в лес, где стеной стояли деревья, пахло живицей, а густой туман застилал глаза — на шаг вперед не видно. Наконец от норы Кривенко в обросшей мхом скале Пасульского отделяли считанные шаги. Автомат наготове. А пуля над ухом — фить! Припал грудью к земле.

«Не стреляй! — выглянул из-за пня. — Нас тут целый полк. Всех не перестреляешь. Ты — один. Окружен. Предлагаю сдаться. Себе лучше сделаешь...»

Кривенко ответил выстрелами.

«Не валяй дурака — гранату брошу...»

В ответ пули: фить, фить.

Прицелился и Пасульский. Из дула вырвался сизый дымок.

Кривенко ойкнул.

«Бросай оружие. Жена, Павлик дома ждут...»

В пещере прозвучал глухой выстрел...

В полный рост стоял Пасульский над телом исхудавшего, небритого Кривенко. Ветер доносил щекотный запах живицы, но он не мог глубоко вздохнуть — не хватало воздуха.

«Сдурел мужик», — ломала в сельсовете руки еще молодая тогда жена Кривенко...

Теперь, пока лейтенант неспешно доберется до нужного места, вдоволь надышится тайгой. Он должен найти сына Кривенко — Павла. Уже и солнце выкатилось на небо, пробудило припорошенную снегом карельскую землю. Идти стало легче. Застанет ли он Павла? Может, только время напрасно потратил? Вот уже и лесосека.

— Кого я вижу? — встретил участкового инспектора Антон Турчак, лесоруб. Одет он был в валенки, ватные штаны, фуфайку и шапку-ушанку, надвинутую на самые брови.

В низенькой комнате стоят они друг против друга. Давние знакомые. Турчак не раз ходил на дежурства с красной повязкой на рукаве. Как-то пьяный Кривенко отказался идти на пункт охраны общественного порядка. Турчак обхватил его короткими руками, закинул на плечо и нес, пока Павел не попросил: «Пусти. Сам пойду». Пасульский напомнил Антону об этом случае. Посмеялись. А немного погодя лейтенант уже знал, что Павел, уехав из Орявчика, организовал «самодеятельную» бригаду, привез ее в Хмельницкую область в колхоз «Зирка». Работали на строительстве. Как-то Кривенко вызвали в правление, предложили поехать в Карелию на заготовку леса. «Платят хорошо, — агитировал он Турчака, — поедем!»

В лесу работали, что называется, от зари до зари, чтобы побольше заработать. «Деньги карман не оттянут», — повторял Кривенко. Он получал двадцать процентов надбавки за бригадирство. Складывал копейку к копейке. «Что ты, Павел, над каждым грошом трясешься?» — спросил как-то Турчак. «Есть у меня, Антон, цель в жизни, — ответил Кривенко. — Историю мою с Ириной помнишь? Может, и осуждаешь — дело твое. Хотел я Ирину забыть — не выходит из головы. Зажмурюсь, а вижу ее фигуру, ее глаза, губы... Нет мне покоя, и я перед ней, как огонь перед водой... И сюда, в тайгу, приехал не из-за нужды. Есть у меня план. Ирине, сам знаешь, манна с неба не упадет. Жить в городе одной с двумя детьми — не рай божий. Нахлебается горя, опустит хвост, станет смирной. Балагур к ней не вернется: изменила. А я вернусь. Мила она мне, люба. Примчу нежданно в день ее рождения в Синевец с полными карманами. На, Иринка, хозяйствуй, — и положу на стол кучу денег. Она добрая — простит».

Рассказ Турчака заинтересовал участкового инспектора. Ловил, запоминал каждое слово. Подумал: «За деньги Кривенко хотел любовь купить? Найдет ли такой базар?»

«Ты, Павел, украл чужое счастье, — сказал Турчак. — Вот оно и обжигает руки».

«А знаешь, Антон, — причмокнул Кривенко, словно пытался оторвать прилипшую к зубам конфету, — я тебе расскажу один случай. Поженились как-то двое, жили в любви-согласии. Он помогал жене по хозяйству, покупал подарки, водил в кино, угождал, как мог... За все благодарила, но чувствовал, что чужой он ей. Стал расспрашивать, и жена созналась: «И добрый ты, и хороший, и умный, но не могу приказать сердцу, чтобы открылось тебе... Думала, привыкну. Но нет! Плотно закрыл за собой дверь другой...» Однажды муж приехал на такси. «Собирайся, машина ждет». И отвез свою законную жену другому, тому. Отвез, еще и в хату ввел: живите!..»

Турчак не поверил: «Не выдумывай, Павел, расскажи лучше правду».

«А это и есть правда».

Перед отъездом в Синевец Кривенко еще раз обдумал свой визит к Ирине. «Если встречусь с Балагуром, скажу, к Марьянке пришел. Не пойдет со мной Ирина — отниму ребенка. Прибежит, никуда не денется. И Дмитрий не заступится: дочка-то не его». На всякий случай купил самодельный нож у охотника: длинное лезвие, ручка из разноцветных пластмасс. «Зачем он тебе?» — спросил кто-то из лесорубов. «На врага», — ответил Павел, пряча нож в глубокий карман. «Балагура имеешь в виду?» — уточнил Турчак. «И его!.. Если прицепится».

Как пожалел Пасульский, что не может показать лесорубам нож, найденный на месте преступления. Теперь придется ждать.

— Ты, Антон, охотника хотя бы знаешь?

— Видел однажды, когда из-за ножа торговались.

— Сколько заплатил Кривенко?

— Три червонца. Еще у меня десятку одолжил — при себе денег было мало.

«Охотника при необходимости можно будет найти, — подумал Пасульский. — Он наверняка откуда-нибудь из ближайших поселений, а их вокруг не так много. Но сначала нужно отыскать Кривенко».

За окном деревянного домишки неожиданно разыгралась вьюга. Ветер нес серебристые крупинки снега, раскачивал сосны, и они по воле ветра бились там вверху головами, поскрипывали, словно жаловались.

— Как думаешь, Антон, где сейчас Кривенко?

Турчак задумался.

— Если не в Синевце, тогда в колхозе. Есть у него там одна «временная». У Дуськи сидит.

Пасульский записал адрес.

— Сколько вас в бригаде, Антон?

— Девятеро.

Турчак называл имена, загибая пальцы.

Пасульский удивился:

— Разве Корилич, Гафия Нитка и Гецко тоже тут? Я же их дома видел. Да и куда старому Кориличу на лесозаготовки — его и почтарская сумка к земле гнет.