Донна Леон - Гибель веры

— Сестра, можно ему остаться здесь, пока вы не вернетесь?

Та глянула на нее, на него, но промолчала, вышла из палаты и закрыла дверь.

— Это была черная машина, — сказала Мария без предисловий. — Я их не различаю, но эта была очень большая и ехала прямо на меня. Это была не случайность.

Пораженный комиссар застыл на месте:

— Вы помните? — И двинулся к кровати.

Мария предупреждающе подняла руку:

— Оставайтесь там. Не хочу, чтобы она знала, что мы разговаривали.

— Почему?

На этот раз губы Марии сжались в раздражении:

— Она одна из них. Если узнают, что я все помню, они меня убьют.

Он поглядел на нее издали и чуть не пошатнулся — такая ощутимая энергия исходила от нее.

— Что вы собираетесь делать, Мария?

— Выживать, — отчеканила она.

Открылась дверь, и вошла монахиня с непокрытым судном, она проскочила мимо него и направилась к кровати.

Брунетти не рискнул повернуться и поглядеть на Марию напоследок. Когда он шел по коридору в сторону психиатрического отделения, ему вдруг показалось, что покрытие у него под ногами стало неровным. В глубине души он понимал, что это лишь усталость, но тем не менее стал вглядываться в лица встречных — не искажены ли они страхом или паникой, если это и правда землетрясение, у него отляжет от сердца. Внезапно испугавшись, что пытается ухватиться за подобную возможность, он пошел в бар на нижнем этаже и заказал panino [32] Сэндвич на итальянском багете (ит.) , но не тронул, когда его принесли. Выпил стакан абрикосового нектара — не любил его вкуса, но понимал, что это необходимо, потом попросил стакан воды и принял еще две таблетки. Глядя на окружающих его в баре людей — в повязках, лубках и гипсе, — первый раз за этот день почувствовал себя как дома.

Когда комиссар снова двинулся к своей цели, он чувствовал себя лучше, хотя не сказать чтобы хорошо. Пересек открытый двор, прошел мимо рентгеновского отделения и толкнул двойные стеклянные двери. И как только он это сделал, в дальнем конце коридора увидел приближающуюся фигуру в белой сутане… Комиссар снова задался вопросом: то ли он потерял рассудок, то ли землетрясение происходит у него внутри… Но нет, это ни больше ни меньше как сам падре Пио идет ему навстречу в черной шерстяной пелерине, схваченной на шее пряжкой, сделанной, как вдруг с поразительной ясностью увидел Брунетти, из австрийского талера эпохи Марии Терезии.

Трудно судить, кто из них сильнее удивился, но именно священник первым пришел в себя:

— Доброе утро, комиссар. Не опрометчиво ли с моей стороны утверждать, что мы здесь, чтобы повидать одну и ту же особу?

Брунетти ответил не сразу:

— Синьорину Лерини?

— Да.

— Вам нельзя ее видеть. — Комиссар больше не пытался скрывать враждебность.

Падре Пио расцвел той же сладкой улыбкой, которой приветствовал Брунетти во время их первой встречи в штаб-квартире ордена Святого Креста.

— Но ведь конечно же, комиссар, у вас нет права не позволить больной особе, нуждающейся в духовном утешении, повидать своего духовника.

Духовник… разумеется, ему следовало об этом подумать.

— Так или иначе, поздно отдавать приказы, комиссар. Я уже поговорил с ней и выслушал ее исповедь.

— И дали ей духовное напутствие?

— «Ты говоришь», — процитировал падре Пио уже с совсем другой улыбкой.

Во рту у Брунетти появился тошнотворный привкус — ничего общего с абрикосовым нектаром, который он недавно пил. Его захлестнули ярость и отвращение, он не совладал с ними, как таблетки не совладали с болью у него в руке. Презрев многовековые традиции, он ухватил священника за пелерину, радуясь, что тонкая ткань сминается под давлением его пальцев, и весьма неделикатно дернул. Падре потерял равновесие и, качнувшись вперед, чуть не повалился на комиссара.

— Мы все знаем о вас! — рявкнул Брунетти.

Священник яростно смахнул с себя руку комиссара, попятился, повернулся и кинулся к двери. Но так же внезапно остановился и опять подошел к Брунетти, — голова его по-змеиному покачивалась на плечах.

— А мы все знаем о вас! — прошипел он и исчез.

Оказавшись на площади Санти-Джованни-э-Паоло, Брунетти несколько минут постоял перед входом в больницу, не в силах ни на что решиться — то ли заставить себя явиться в квестуру, то ли вернуться домой и поспать. Тени уже заползли на середину фасада базилики, который стоял в лесах. Он посмотрел на часы и с трудом поверил, что вечереет. Где же потерял эти часы, — может, заснул в баре, опершись головой о стену… Как бы там ни было, они ушли, эти часы, умчались, как умчались похищенные у Марии Тесты годы жизни.

Легче все же — в квестуру, хотя бы потому, что она ближе. Пересек площадь и двинулся в ее направлении. Томимый жаждой и возвращающейся болью, завернул в бар и, взяв стакан минеральной воды, принял очередную таблетку. Добрался до квестуры — в приемной подозрительно тихо, и только потом вспомнил, что сегодня среда — день, когда Уффичо Страниери закрыто для публики. Так вот в чем причина непривычного покоя.

Чем подниматься на четыре лестничных марша к своему кабинету, лучше немедленно покончить с Паттой — поговорить, и все. И он направился к лестнице, ведущей к его кабинету. Одолев первый марш, поразился, как легко ему далось движение вверх, и удивился, но не вспомнил, почему не хотел идти к себе. Поймал себя на мысли — как приятно было бы просто взлететь над лестницей и сколько времени ему это экономило бы каждый день. Но тут обнаружил себя уже в кабинете синьорины Элеттры — и забыл о полетах. Она подняла глаза от компьютера, когда он вошел, и, увидев его руку и в каком он состоянии, вскочила и, обойдя стол, встала рядом с ним.

— Что случилось, комиссар? Что такое?

Искренность ее тревоги и видна и слышна настолько, что это странно тронуло его. Как счастливы женщины, что могут позволить себе открыто проявлять эмоции, подумал он, и как милы эти знаки обожания или сочувствия.

— Спасибо, синьорина, — он удержался от того, чтобы положить ей руку на плечо, мысленно благодаря ее за то, чего она не сознавала. — Вице-квесторе у себя?

— Да. Вы уверены, что хотите его видеть?

— О да, самое подходящее время.

— Может быть, вам сделать кофе, Dottore? — И приняла у него плащ.

Он помотал головой:

— Нет, все в порядке, синьорина. Спасибо, что спросили, я только словечком перемолвлюсь с вице-квесторе.

Привычка, только привычка заставила Брунетти постучать в дверь Патты. Тот приветствовал его с удивлением, какое проявила при виде его и синьорина Элеттра, но у нее к удивлению добавлялось сочувствие, а у Патты — неодобрение.

— Что там с вами, Брунетти?

— Меня пытались убить. — Он снял перевязь.