Николай Иванов - Наружка

Вышел на крыльцо. Дождь продолжал сеять мелко, заштриховывая вдали сопки и тайгу. Отыскались и собаки. Одна встретила его перед Дверью, раболепно виляя хвостом, двое других лежали под лавкой и судорожно подрагивали, скорее всего, от чумки. Свиньи по-прежнему боялись отойти далеко от столовой. Это напомнило о собственном пустом желудке. К шлагбауму от карьера заворачивал перехваченный Степанычем «КамАЗ» — «джип» вытащат. Успокоившись, Егор Никитович пошел к столовой.

Внешне она ничем не отличалась от остальных домов поселка: срубы делались шаблонно, венцы одинаково помечались цифрами, чтобы при переездах удобнее было разбирать и собирать вновь.

Начальник участка все же, видимо, успел забежать и предупредить повара: тот танцевал у плиты, подогревая оставшееся с обеда и торопясь поджарить свежей картошки. Да еще подсвистывал певице, которая из магнитофона надрывно вопрошала: «А где ж твой дом, гуцулочка? — Карпаты…»

Не успел Байкалов усесться, как на длинном дощатом столе стали появляться тарелки и миски с разносолами: грибы, огурцы, борщ с возвышающимся наподобие пика Коммунизма куском мяса, рыба, моченая ягода. Сам повар почтительно замер на своей кухонной территории, готовый, однако, в любой момент ответить на благодарность или исправить какую оплошность. А может, просто было интересно посмотреть на свежего человека в их глухомани.

— Спасибо, вкусно, — оценил Байкалов старания бывшего преподавателя одного из львовских институтов, вынужденного искать пропитания для семьи не у себя в Карпатах, а в далекой Сибири. — Подойдет мой водитель, покормите и его.

Мог бы, конечно, и не говорить, но знал: любая просьба, да еще выполнимая, приятна людям.

Сам направился к карьеру. Степаныч, державший под своим оком всю территорию поселка, бросил надрывающиеся в грязи машины и быстро догнал начальника.

— Как в среднем? — Байкалов кивнул на выкарабкавшийся из котлована груженый «КамАЗ».

Грузовик поравнялся с ними, и, примерившись к наполненному кузову, Степаныч доложил:

— Здесь три-четыре грамма. — Прикинул и добавил: — На ковш в среднем выходит полграмма. Нормально.

Карьер был подготовлен к работе с редкой педантичностью. Лес спилен и вывезен, плодородный слой снят и аккуратно отвален в сторону: после разработок артель обязана вернуть его в котлован и на нем вновь высадить деревья. Осину, ель, а лучше — кедру. Да-да, кедру. У сибиряков немало причуд, и одна из них — называть кедр женским именем.

Прииску, на который приехал Байкалов, не повезло с самого начала: помимо малого процента золотоносного грунта, поблизости не оказалось ни одной речушки, где можно было бы поставить промывочный прибор. Пришлось строить насосную станцию, торить дорогу…

— Промприбор больше не барахлит? — поинтересовался Байкалов. Месяц назад, когда вдруг сломался насос подачи воды и остановился гидромонитор, водяная пушка, стала вся артель. Золото — это в первую очередь вода. Очень много воды.

— Глядим, как за девственницей перед свадьбой.

— Почти надежно, но не стопроцентно. Разведенные руки Степаныча могли означать только одно: сам бы спал с невестой в одной постели и не тронул ее, лишь бы это помогло сохранить промприбор.

Конечно же, не к приезду начальства, но он работал ровно и мощно. Из небольшой дощатой будки насосом управлял пожилой мужчина в высоких рыбацких сапогах и дождевике. Подошедшим только кивнул: работа на прииске, похоже, не закончилась бы и в том случае, если бы разразилось землетрясение.

А так цепочка вертелась, не переставая, по двенадцать часов в смену: карьер — экскаватор — «КамАЗ» — промприбор. Порода свозится на площадку, затем бульдозером подсыпается на железный дырчатый настил, под мощную струю воды. Размытая земля грязью уходит вниз, в драгу, похожую барабан для просушки зерна. А поскольку золото, если верить Менделееву и весам, в девятнадцать раз тяжелее воды, то оседает вместе с каменной крошкой и грязью в опломбированной драге.

На этом технологический прогресс и заканчивается. Спецподготовленный, заслуживающий полного доверия золота приступает к главному. Зачерпнув ведром месиво в драге, забирается в затишье будки. Там, вываливая порциями полученную грязь на деревянный лоток, начинает осторожненько, подергивая туда-сюда дедовское приспособление с углублением посредине, смывать водой излишки. Пятьсот, тысяча движений — и начинают поблескивать крупинки да пластинки. А иногда — и самородки.

Для сбора золота под рукой стоит специальная банка с водой. Пальчиками ухватил крупинку — и опустил в нее. Пальчики прополоскал, чтобы ненароком не прилипло чего. Хорошо, когда вода теплая. Но на приисках теплой воды не бывает. И золота в Сочи не бывает — все в тундре, Сибири, в горах…

— Заканчиваем, — доложил съемщик.

На прииске можно проработать и десять сезонов, а живого золота так и не увидеть. Касаются его лишь начальник участка, съемщики да охрана на приемке. Остальные возят породу, готовят обеды, качают воду. Соблазняться нечем. В декабре, после всех перерасчетов и вычетов, тебе перешлют заработанную за сезон сумму. Если она тебя устраивает и ты вновь готов полгода вкалывать по двенадцать часов в сутки — на следующий год пиши новое заявление и жди вызова.

Это в царские времена с каждым старателем, или, как в то время их называли, золотничником, заключался отдельный договор:

«Мы, нижеподписавшиеся, разного звания люди, заключили сие условие:

1. Подрядились мы, рабочие люди, на золотничные работы и беспрекословно выполнять те именно работы, какие будут назначены.

2. Работу я, нанявшийся, обязуюсь проводить ежедневно, несмотря ни на какую погоду и время года — с четырех часов утра и до восьми часов вечера, полагая на завтрак и на ужин по получаса, и на обед — полтора часа.

3. Работать должен я честно и старательно каждый день.

4. Если для пользы дела встретится надобность вести работы днем и ночью, то от работы ночью отказываться не имею права, работая по 12 часов в смену»…

После революции договора, как известно, сменили социалистические обязательства:

«Мы, бригада старателей, выполняя решения съезда партии, обязуемся…»

Зато сейчас никто никому ничего не должен, не обязан. И бумаг между собой не составляют. Лишь руководители артелей получают десятки, сотни указаний, которые не то что выполнять, а и читать не успевают: «Указ от 7 октября с.г. считать вступившим в силу с 1 мая с.г. Произвести необходимые расчеты и выплаты по возникшей в связи с этим задолженности…»

После подобных указаний, в открытую подозревающих старателей в корысти, Байкалову порой хотелось в отчаянии крикнуть:

— Неужели вы не понимаете, что мне хоть золото, хоть навоз — все едино? Я ассенизатор. Что там, что тут достаю из земли кусок дерьма, а за это получаю деньги. Зарплату. Не ловите нас на корысти. Мы не стоим над золотом, оно идет себе и пускай идет. Как уголь, древесина, хлопок. Мы равнодушны к нему!