Арне Даль - Мистериозо

Время теперь выглядело иначе, оно стало менее напряженно, более эластично, более педантично. Портреты Игоря и Игоря были опубликованы во всех газетах, однако это не принесло никакого результата. Господа Александр Брюсов и Валерий Треплёв оставались лишь портретами.

Рассматривались следующие версии: 1) только Даггфельдт был намеченной жертвой этого убийцы, остальные убитые — ложный след; 2) только Странд-Юлен в качестве намеченной жертвы, остальные — ложный след; 3) только Карлбергер как намеченная жертва, а остальные — ложный след; 4) Даггфельдт и Странд-Юлен — обязательные жертвы, а Карлбергер — ложный след; 5) Странд-Юлен и Карлбергер — обязательные жертвы, а Даггфельдт — ложный след; 6) Даггфельт и Карлбергер — намеченные заранее жертвы, Странд-Юлен — ложный след; ну и, конечно, 7) все трое — намеченные заранее жертвы.

Новая нить, связанная с «GrimeBear», годилась для версии номер шесть. Медиаконцерн, называвшийся за границей «GrimeBear», был не чем иным, как большим, могущественным и известным «Ловиседаль АБ», у которого, по-видимому, сейчас в бывшем Советском Союзе возникли проблемы с мафией. Даггфельдт и Карлбергер с 1991 по 1993 год входили в правление «Ловиседаль АБ», но Странд-Юлен членом этого правления не был и, тем самым, получался случайной жертвой. Что же до Даггфельдта и Карлбергера, то их могли застрелить из-за того, что Виктор-Икс намеревался утвердиться в «Ловиседаль АБ», а двое этих бизнесменов мешали ему. Медиаконцерн «Ловиседаль» уже вышел за пределы шведского рынка: начал издавать деловую ежедневную газету на русском языке и, подобно многим шведским предприятиям, «зондировал почву» в Прибалтике. Там свободный рынок встретился с еще более свободным рынком, шведам начали ежедневно угрожать и чинить всяческие препоны, и в конце концов они обратились в частное охранное агентство, где трудились натренированные борцы с мафией из бывшего Советского Союза. Шведский концерн оплачивал теперь внутренние разборки между бывшими гражданами СССР. В рамках помощи себе, так сказать.

Чавес занимался следом «Ловиседаль» параллельно со следом МЕМАБ, то есть, пытаясь выйти на возможных подозреваемых, общался со всеми, кто входил в правления обеих компаний в нужное для следствия время. Пока это не принесло особых результатов. Отправляясь куда-нибудь, он частенько брал с собой Йельма, который оказался в своеобразном вакууме. Его жизнь крутилась теперь вокруг красного прыща на левой щеке. Он медленно, но неуклонно рос. Силла, которая работала медсестрой, только отшучивалась. Прыщ уже достиг сантиметра в диаметре и Йельм начал всерьез примериваться к пугающему слову «рак». Злокачественная меланома. Однако все уговоры пойти и провериться он решительно отвергал.

Черстин Хольм почти не разговаривала с ним со времени их странного диалога в ресторане. Она была занята, координировала работу простых инспекторов из уголовной полиции Стокгольма, которые помогали ей опрашивать соседей и служащих убитых.

Георг Хуммельстранд, ярый противник разделения ордена Мимира, по словам судьи Францена, на самом деле относился к ордену Скидбладнира очень иронично. Он считал, что все это глупости. Разговаривал он примерно так же, как его жена Анна-Клара, вставляя неграмотные галлицизмы и все время делая эротические намеки. Он то и дело повторял, что их отношения с Анной-Кларой основаны на полной свободе и широте взглядов. Поначалу Хольм думала, что он намеревается соблазнить ее, но потом решила, что он попросту импотент. С облегчением, хотя и не без некоторого сожаления, она вычеркнула супругов Хуммельстранд из списка подозреваемых.

Сёдерстедт, Петерсон и Флорен все глубже закапывались в бухгалтерские балансы, и отчеты, в сведения о поставках морских грузов, в документы дочерних фирм и липовых акционерных обществ о скрытых дивидендах и новых эмиссиях. Как-то в ресторане Сёдерстедт с таким знанием дела заговорил о конвертируемых долговых обязательствах, как будто читал публичную лекцию; впрочем, отвращения к предмету он скрыть не смог. Иногда финансовая группа появлялась на летучках, демонстрируя все более и более непостижимые диаграммы и схемы и заставляя Хультина писать свои каракули на белой доске все более убористым почерком, чтобы уместить все до последней цифры. В отличие от двоих других полицейских-финансистов, у Сёдерстедта изучение деятельности троих премудрых бизнесменов Даггфельдта, Странд-Юлена и Карлбергера вызывало все меньше энтузиазма. Ему хотелось снова стать обычным участковым полицейским. Или хотя бы начать думать.

Нюберг, как крот, рыл длинные ходы на «дне» Стокгольма. Но все его ухищрения результатов не принесли. Он был первым, кто начал всерьез сомневаться в верном направлении расследования. Либо они где-то не там ищут, либо перед ними «нераскрываемое» дело типа убийства Пальме. Никто в этом сумрачном мире мелких жуликов, мошенников и шпаны, всегда полном слухов и сплетен, не знал ничего ни о преступнике, ни о жертвах. И тот, и другие были далеки от жизни «дна» в его классическом понимании. С другой стороны, и сама жизнь «дна» в классическом понимании давно ушла в прошлое. Насилие выглядело иначе, применялось по отношению к иным группам людей и чаще всего встречалось в семьях, этих истинных очагах преступности в обществе, откуда распространялось потом во взрослую жизнь; кражи совершались почти исключительно для того, чтобы добыть денег на наркотики, разбойные нападения провоцировались странными полувоенными организациями, зачастую с расистским уклоном, которым надо было как-то оправдывать свое существование, а мошенничество превратилось теперь в ветвь сферы услуг, в которой люди зарабатывали свой хлеб так же, как в любой другой сфере. Старый наперсточник, глядя на все это, имел право считать себя образцом честности. Отчание и разочарование пышным цветом цвели в обществе, где молодежь толпами вытесняли с рынка труда, на котором она не успела толком освоиться. Нюбергу захотелось в отпуск.

Чем занимался Хультин и что он себе думал, оставалось такой же тайной за семью печатями, как и дверь его кабинета в Главном штабе, которая всегда оказывалась запертой, когда кто-нибудь, кроме начальника, пытался воспользоваться ею. Если его спрашивали об этом, он только смеялся.

Однажды вечером Чавес и Йельм тайком прокрались на закрытое футбольное поле, чтобы подсмотреть за ходом матча между клубом ветеранов Стокгольмской полиции и командой Родсвега.

Но поймав на себе строгий взгляд Хультина, сразу же ретировались.

Йельм, который было с головой ушел в круглосуточную работу, чтобы не задумываться о своих проблемах, вдруг оказался совершенно не у дел и все чаще созерцал свое печальное отражение в зеркале и ненавистный продолжающий расти прыщ на щеке.