Хеннинг Манкелль - Китаец

На пустой стул рядом с Хун сел Я Жу.

— Удивительный вечер, — сказал он. — Абсолютная свобода и тишина. Кажется, я никогда в жизни не бывал так далеко от большого города.

— А твоя контора? — заметила Хун. — Высоко над обычными людьми, машинами, шумной суетой.

— Разве можно сравнивать! Там я как в самолете. Иной раз думаю, будто моя высотка парит в пространстве. Здесь же я на земле. Земля держит меня. В этой стране мне хотелось бы иметь дом, бунгало возле пляжа, чтобы вечером, искупавшись в море, пойти прямо в постель.

— Так тебе, наверно, достаточно только пожелать? Участок, забор и людей, которые построят тебе такой дом, какой ты хочешь.

— Возможно. Но не сейчас.

Хун заметила, что они остались одни. Стулья вокруг опустели. Интересно, не распорядился ли Я Жу, что хочет поговорить с сестрой наедине.

— Ты обратила внимание на женщину, которая изображала распалившуюся колдунью?

Хун задумалась. Женщина была полная, но двигалась легко и ритмично.

— Она танцевала необычайно темпераментно.

— Мне сказали, она очень больна. И скоро умрет.

— От чего?

— Какое-то заболевание крови. Не СПИД, а вроде бы рак. Говорят, танец дает ей мужество для борьбы с недугом. Танец — ее борьба за жизнь. Она сдерживает смерть.

— И все же умрет.

— Как камень, а не как перышко.

Снова Мао, подумала Хун. Видимо, он куда чаще присутствует в размышлениях Я Жу о будущем, чем мне кажется. Брат отлично понимает, что он один из тех, кто составил новую элиту, очень далекую от народа, представителем которого он себя мнит и который якобы защищает.

— И сколько все это будет стоить? — спросила она.

— Этот лагерь? Поездка? О чем ты?

— Я имею в виду переезд четырех миллионов людей из Китая в африканскую долину с широкой рекой. А может, позднее еще десяти, или двадцати, или ста миллионов наших беднейших крестьян в другие страны на этом континенте.

— На ближнюю перспективу обойдется дорого. По большому же счету — даром.

— Полагаю, все уже подготовлено. Процессы отбора, транспорт для перевозок, простенькие дома, которые переселенцы смогут собрать сами, провизия, инструмент, магазины, школы, больницы. Двусторонние соглашения уже составлены и подписаны? Что получит Мозамбик? И что получим мы, помимо права расселить нашу бедноту в чужом бедном краю? Что будет, если это великое переселение потерпит неудачу? Каким образом вы сумели прижать Мозамбик? Чего я не знаю? Что кроется под всем этим, кроме стремления избавиться от проблемы, которая норовит выйти в Китае из-под контроля? Куда ты денешь все прочие миллионы, грозящие взбунтоваться против нынешнего порядка?

— Я хотел, чтобы ты увидела собственными глазами. Уразумела, что долина Замбези нуждается в заселении. Наши собратья будут производить излишки, которые можно экспортировать.

— Послушать тебя, так мы прямо-таки оказываем этой стране благодеяние, переселяя сюда нашу бедноту. А по-моему, мы идем тем же путем, каким ранее всегда шли империалисты. Колонии в тисках, а вся прибыль наша. Новый рынок сбыта для наших товаров, способ сделать капитализм чуть более сносным. Такова правда, скрытая за множеством красивых слов, Я Жу. Насколько мне известно, мы строим для Мозамбика новое здание министерства финансов и именуем его подарком, но на мой взгляд, это взятка. Еще я слышала, что китайцы-десятники били местных рабочих, когда те недостаточно старались. Конечно, все замяли. Но мне стыдно слышать такое. И страшно. Мало-помалу мы внедряемся в африканские страны, чтобы обеспечить собственное развитие. Я не верю тебе, Я Жу.

— Ты стареешь, сестрица Хун. И как все старики, боишься нового, пробивающего себе дорогу. Со всех сторон тебе мерещатся заговоры против старых идеалов. По-твоему, ты стоишь на верном пути, тогда как на самом деле превращаешься в пугало, которого боишься больше всего на свете. В консерватора, в реакционера.

Хун стремительно подалась вперед и влепила брату пощечину. Я Жу вздрогнул, с удивлением посмотрел на нее.

— Ты зашел слишком далеко. Я не допускаю оскорблений по своему адресу. Мы можем говорить, можем не соглашаться друг с другом. Но без оскорбительных выпадов.

Я Жу встал и молча скрылся во мраке. Похоже, инцидент прошел незамеченным. Хун уже жалела, что вспылила. Лучше бы набралась терпения и упорства и продолжила попытки убедить Я Жу, что он ошибается.

Я Жу не вернулся. Хун направилась к своей палатке. Керосиновые лампы горели внутри и снаружи. Москитная сетка опущена, постель приготовлена.

Хун села возле палатки. Душно. Я Жу не видно. Он, несомненно, отомстит за пощечину. Но как раз этого она не боялась. Ясное дело, он разозлился на нее, и она непременно попросит прощения, как только увидит его.

Палатка стояла далеко от костра, и звуки природы слышались отчетливее, чем людские голоса. Слабый ветерок обвевал ее запахом соли, сырого песка и чего-то еще, не поддающегося определению.

Мысленно Хун вернулась в прошлое. Ей вспомнились слова Мао, что одна тенденция в политике скрывает другую. Под тем, что на виду, уже прорастает что-то иное. И одинаково справедливо взбунтоваться что завтра, что через десять тысяч лет. В унижении старого Китая, в крови и тысячелетнем поту и тяжком труде формировалась грядущая мощь. Жестокое владычество феодалов привело к упадку и невообразимой нищете. И в то же время под этим убожеством возникла сила, питавшая множество крестьянских войн и крестьянское движение, которое никогда не удавалось подавить целиком и полностью. Единоборство сил продолжалось веками, государство мандаринов и императорских династий встраивалось в то, что казалось им незыблемым. Но беспорядки не утихали никогда, бунты продолжались, и наконец пришло время сильным крестьянским армиям раз и навсегда свергнуть феодалов и претворить в жизнь народное освобождение.

Мао знал, что ждет впереди. Еще в 1949-м, в тот день, когда провозгласил на площади Тяньаньмынь создание Китайской Народной Республики, он собрал своих ближайших соратников и сказал, что, хотя государству еще не сравнялось и дня, силы, противоборствующие новой стране, уже начали формироваться.

«Тот, кто думает, что мандаринство не может возникнуть при коммунизме, ничего не понял», — якобы так сказал Мао. И позднее оказалось, он был совершенно прав. Пока человек не обновлен, а укоренен в давнем, те или иные группы будут постоянно искать привилегий.

Мао предостерегал от развития в Советском Союзе. Поскольку Китай тогда целиком зависел от поддержки великого западного соседа, выразил он свои предостережения дипломатично и осторожно, завуалированно: «Людям даже не обязательно быть злокозненными. И все же они стремятся к тому, что, как они думают, может обеспечить привилегии. Если мы потеряем бдительность, однажды они будут стоять перед нами с красными флагами в руках».