Алексей Макеев - Ментовская крыша

Вишневецкая сидела за столом и раскладывала перед собой какие-то бумаги. Черных очков на ней уже не было. Подняв глаза на Крячко, она едва заметно поморщилась и холодно спросила:

– Вас никогда не учили стучаться? И вообще, не припоминаю, чтобы вам было сегодня назначено. Вы по какому вопросу?

Физиономия Крячко излучала полнейшее простодушие, когда он вместо ответа на вопрос сказал:

– А вы не производите впечатления женщины в трауре, Любовь Николаевна! Никогда бы не подумал, если бы не знал. Завидую вашей выдержке, от души завидую!

Лицо Вишневецкой окаменело. Она на секунду запнулась, а потом тихо, но отчетливо произнесла, сверля Крячко ненавидящим взглядом:

– А вам не кажется, что это чересчур, любезнейший? Какое право вы имеете мне хамить? И кто вы вообще такой, позвольте узнать?

Крячко без смущения уселся в кресло и посмотрел в глаза Вишневецкой.

– Моя фамилия вам ничего не скажет, – заявил он. – Крячко. Ну, вот видите, вы не слышали. А ваш муж меня знал. И я его тоже. Я оперуполномоченный из главка.

– Ах, вот оно что! – потухшим голосом проговорила Вишневецкая. – Тогда мне все понятно. Однако все-таки попрошу вас соблюдать хотя бы элементарные нормы приличия. Насколько это возможно для человека вашего рода занятий, конечно…

Крячко оставил язвительное замечание без внимания и спокойно сообщил:

– Звонил вам сегодня утром. Чертов автоответчик! Похоже, вы никогда не берете трубку?

– Стараюсь не брать, – с вызовом ответила Вишневецкая. – Сейчас столько телефонных хулиганов развелось!

– А мне сдается, вас всю ночь не было дома, – небрежно заметил Крячко.

Он и сам чувствовал, что перебарщивает, но эта женщина действительно начинала его бесить – вчера схоронила мужа, а сегодня уже целует какого-то самоуверенного румяного типа!

Вишневецкая прижала ладони к щекам, а потом каким-то автоматическим движением, точно сомнамбула, извлекла из ящика стола пачку сигарет и закурила. Входная дверь скрипнула, и в кабинет просунулась голова раздосадованной матроны.

– Любовь Николаевна! – умоляющим голосом произнесла голова. – Мне же назначено!

– Закройте дверь! – железным голосом распорядилась Вишневецкая, не поворачивая головы.

Дверь с шумом захлопнулась, но на лице Вишневецкой не дрогнул ни один мускул. Она глубоко затянулась сигаретой и ровным тоном сообщила:

– Всю жизнь терпеть не могла людей вашего круга. Порой мне кажется, что при поступлении в МВД сдают специальный экзамен по хамству. Не прошедших такой экзамен отсеивают.

– Не стоит судить обо всем МВД по моей персоне, – парировал Крячко. – Мое хамство – мое личное дело. И я не всегда его применяю. Зависит от обстоятельств. С вами по-хорошему ведь нельзя, верно? Мой коллега попытался и остался ни с чем.

– Не понимаю, о чем вы? – Вишневецкая разговаривала будто сама с собой, глядя в окно и беспрестанно затягиваясь сигаретой.

– С вами хотели поговорить на кладбище, – напомнил Крячко.

– А! Ну, конечно, ведь лучшего места для разговора не придумаешь! – саркастически сказала Вишневецкая. – А вам не кажется, что такие повадки попахивают мародерством?

– Ничуть не кажется, – покачал головой Крячко. – Дело неприятное, конечно, но такова специфика. Нам же нужно как можно скорее найти убийц вашего мужа. А время уходит, улики исчезают, свидетели забывают, что видели, ну, и так далее… Вы как супруга оперативного работника должны бы это понимать. Впрочем, ваши семейные отношения явно оставляли желать лучшего, верно? Наверное, в душе вы испытали облегчение? Теперь у вас развязаны руки…

Крячко ожидал взрыва, но Вишневецкая выдержала удар и лишь с презрительной жалостью заметила:

– Да что вы понимаете, психолог! Ваши семейные отношения образец, что ли? Вы на себя посмотрите.

– Да мне-то что! – легкомысленно сказал Крячко. – Я – холостой.

– А-а, ну тогда понятно, – отозвалась Вишневецкая. – Сапожник без сапог. Действительно, с вашими достоинствами, наверное, трудно завлечь даже самую глупую женщину.

– Наверное, – пожал плечами Крячко. – Но суть дела ведь не в этом. Давайте будем считать, что у нас с вами ничья, и поговорим все-таки о деле. Или вы боитесь?

Вишневецкая медленно обернулась к нему. Их взгляды встретились. В серых глазах женщины не было ни капли страха, и Крячко понял, что может засунуть свои скоропалительные выводы куда подальше. Все было не так просто.

– Я боюсь одного, – раздельно произнесла Вишневецкая. – Что теперь вы будете на каждом углу трепать мое имя и имена близких мне людей. Вот этого я боюсь. Все остальное – плод вашей убогой фантазии, опер!

– С фантазией у меня действительно небогато, – добродушно признался Крячко. – Меня больше интересуют голые факты. Вот, например, такой факт, что вы не слишком-то убиваетесь по трагически погибшему мужу. Это наводит меня на всякие неприятные размышления. Я читал ваши показания. Там не было ни слова о вашем друге. Похоже, вы и сейчас не расположены об этом говорить, но это не беда – я запомнил номер "Опеля".

– Не сомневаюсь, – сухо ответила Вишневецкая. – Догадываюсь, какую схему вы уже выстроили в своей бедной головушке. Неверная жена, разгневанный муж, злодей-любовник, труп в багажнике… Все это чепуха, опер! Да, у меня есть любовник. Но он порядочный человек, художник и никогда даже мухи не обидел. На убийство он не способен. Да и Вишневецкий никак не годился на роль разгневанного мужа. Если он даже и догадывался о существовании моего друга, то вряд ли это могло подвигнуть его на какие-то решительные действия. Его интересовало совсем другое. Наверняка до самой последней минуты он боролся с преступностью. Он был одержимый, понимаете? У одержимых не бывает личной жизни.

– Иногда бывает, – не согласился Крячко. – Когда жена понимает мужа…

– Теоретик! – зло усмехнулась Вишневецкая. – Когда-то мне тоже казалось, что я понимаю Анатолия. Но улетали годы, а жизнь не менялась. Вернее, менялась в худшую сторону. Молодость уходила, вырастали дети, а мой муж словно ничего этого не замечал. В нашем доме всегда было пусто, тихо и тревожно. Если муж одаривал нас своим обществом, то очень ненавязчиво. Дома он всегда молчал и тупо смотрел телевизор – отходил от своих подвигов… Наверное, я эгоистка, но его тоже вряд ли можно было назвать альтруистом. Скорее мрачным, тоскливым мизантропом, если вам известно значение этого слова.

– Я много слов знаю, – успокоил Крячко. – Хотя по моему лицу об этом никогда не догадаешься. Например, я знаю такое слово, как "долг". И еще "пафос". И как бы пафосно это ни звучало, ваш муж до конца выполнил свой долг.

– Перед кем-то – может быть, – горько сказала Вишневецкая. – Только не перед семьей.