Фридрих Незнанский - Контрольный выстрел

Олег между тем быстро и ловко снял с Татьяны ее «эротичный», как он заметил по ходу дела, плащ и, слегка шлепнув ее по попке, отправил на кухню, крикнув вдогонку, что она сама знает где что и учить ее не надо. После чего зашептал почти на ухо Турецкому:

— Ну что ты на меня смотришь, балда ты этакая? — Я ж говорил тебе, она сама знает, что ей нужно. Тебя я никуда сегодня не отпущу, а вот у меня, в свою очередь, есть очень важное дело. Сейчас должен позвонить мой шофер и отвезти меня… впрочем, это не важно. Ты сегодня имеешь полное моральное право делать все, что тебе угодно: можешь надраться до потери пульса, можешь Танькой заняться, а она, как я говорил, совсем не против, словом, чувствуй себя здесь хозяином. Мыться-бриться — все в ванной, она тебе покажет. И последнее, умоляю, не будь дураком и не чувствуй никаких угрызений совести перед Грязновым. Ты ничего у него не отнял.

Зазвонил телефон. Олег быстро снял трубку, молча выслушал недлинную речь, кивая сам себе, и наконец ответил:

— Поднимайтесь, я выхожу. — А для Саши добавил: — Это мои телохранители чего-то всполошились. Шныряют какие-то возле дома. Слышь, Саш, — сделал он страшные глаза и засмеялся, — а может, это не за мной охотятся, а вовсе за тобой? Извини, — быстро поправился он, заметив, как напряглись скулы Турецкого, — не сердись, я же пошутил. Вот, к слову, еще одна причина, по которой я тебя не отпускаю. Все, пока, передай от меня привет Татьяне. Только очень горячий!

Олег хохотнул, накинул на плечи модный плащ с поясом, висящим ниже зада, кинул в карман ключи, лежавшие на подзеркальнике, и ушел, когда в дверь дважды коротко позвонили.

Саша остался дурак дураком в прихожей и не знал, как поступить. Потом медленно отправился на кухню, где хлопотала Татьяна. Она обернулась и, увидев Турецкого одного, не удивилась, будто все знала наперед.

— А Олег Анатольевич?

Ишь ты, усмехнулся Турецкий, а ведь их величают по имени-отчеству…

— Он умчался по каким-то своим делам.

— А-а… — протянула Татьяна, и уже одним этим даже не словом, а скорее выдохом, было все сказано. Или так понял ее Турецкий. Ну конечно, знала. А вот он не знал, что теперь делать.

— Я смотрю, вы тут уже посидели? — не столько спросила, сколько констатировала она. — Еще есть хотите?

— Не знаю, — пожал плечами Турецкий. — Есть — определенно нет, а выпить… А вы, Таня, как?

— Я тоже сыта — во! — она показала ладонью выше головы, и Саша не понял, чем это она насытилась: неужто проблемами? — А вот выпью с вами с удовольствием. Для куражу.

— А разве вам он сейчас нужен? — удивился Турецкий.

— Мне? — Она подошла к нему вплотную, так, чтобы он мог почувствовать терпкий аромат ее духов. — Мне не нужно. Это вам… А можно я буду говорить сегодня: тебе? На кой нам черт условности?

Турецкий сделал глотательное движение и положил вздрагивающие ладони ей на бедра. Она тут же крепко прижалась к нему грудью, провела губами по подбородку и негромко сказала, словно самой себе:

— Ну вот, теперь все будет хорошо… Давай возьмем с собой туда бутылку и стаканы. Идем, покажу тебе, где бритва, побрейся, а то сдерешь с меня всю кожу.

— Ну уж всю!

— В нашей сегодняшней ситуации ничего нельзя исключить, — философски заметила она…

Татьяна стояла возле низенького столика и разливала светлое вино в высокие стаканы. На плечах у нее был почти прозрачный короткий халатик, или это ночная рубашка, или вообще черт-те что весьма соблазнительное, а на ногах — красивых и сильных — прозрачные узорчатые чулки. Турецкий ощутил мгновенную странную боль, похожую на короткий спазм. Чулки! Перед глазами возникли роскошные ноги Сильвинской и тут же — пятно крови на подушке.

Он вздрогнул и невольно отстранился от Татьяны, но она, заметив это его движение, тут же подошла к нему и прижалась коленками, бедрами, животом, грудью — словно влилась в него всем телом сразу. Запрокинув голову, спросила, в чем дело, что ему не так?

— Чулки… — пробормотал он, ничего не объясняя.

— Ах, вон что! — Она поняла по-своему, улыбнулась, и пальцы ее требовательно взялись за ремень его брюк. — А ты у нас, оказывается, почти невинный ребенок? Это хорошо… это мы сейчас быстро поправим…

Он застонал от желания.

Татьяна снова вскинула к нему лицо, сияя потемневшими от страсти, расширенными глазами.

— Можешь мне обещать?

— Что?..

— Не жалей меня…

— А это тебе зачем? — Он впился губами в ее губы.

— Они… смелые… — простонала она. — Изобретательные… Ну же!

Она негромко, будто самой себе, рассказывала:

— …а когда ты вдруг посмотрел на меня… я поняла, что если ты сейчас дотронешься до меня… я тут же отдамся тебе…

— И где ж ты собиралась это совершить? — хохотнул Турецкий, жесткой ладонью лаская ее круглое, обтянутое прозрачной паутинкой колено.

— Тебе нравится моя кожа? — спросила она вдруг.

— Чудо. Но я же обещал не сдирать ее с тебя, хотя очень хочется.

— Я так и думала, — вздохнула она и призывно улыбнулась.

— Так как же ты все-таки собиралась нарушить святость Генпрокуратуры? — вернул ее к рассказу Саша.

— А очень просто. Надо было только твой кабинет запереть — и все. У тебя там такой огромный письменный стол, и на нем ни единой бумажки. Я и подумала: просто грех не использовать его для такого серьезного дела. У нас бы ловко получилось… А ты вместо этого взял — да ледяной ушат мне на голову с этим твоим Грязновым…

Если поначалу Сашу еще тревожили какие-то сомнения, или там угрызения совести, то вскоре он и сам не заметил, как все прошло, словно испарилось…

Утром он понял, что женские ноги в чулках — это самое то. Почему-то прежде не знал. Вот так жизнь проживешь — и дураком копыта откинешь. Обидно. И другое он сообразил: пропитался Танькиными духами до такой степени, что никакая баня теперь его не отмоет. Придется Олежке поступиться частью своей Франции, никуда от новых забот не денешься. И Турецкий щедро умаслил себя по всем местам таким дезодорантом, что Таня, войдя в ванную, чихнула и сделала большие глаза.

— Господи, что тут происходит?

— Убиваю, как последний негодяй, всяческую информацию о тебе, — подобно знаменитому Волку из «Ну, погоди!», прохрипел-прорычал Турецкий.

Татьяна весело рассмеялась:

— Не-а, теперь долго не вытравишь… Придется тебе дома… у Грязнова то есть, не ночевать. Он учует…

Сказано это было так, что Саша снова ощутил, как заныло у него под ложечкой. Татьяна, пытливо взглянув ему в глаза, кажется, все поняла.

— А у тебя, мой хороший, нет ни малейшей необходимости что-то объяснять ему. Или там каяться в чем-то. Это ведь наши с тобой личные отношения. В конце концов, я захотела, назови это моим капризом, Олег Анатольевич, как ты видел, не возражал. Все мы взрослые люди и никому ничем не обязаны. Я умею молчать. А в общем, решай сам, как того хочешь. Меня, ты во всяком случае, не обидишь. И если снова сильно захочется, позвони… Между прочим, я тебе тоже понравилась. Я это почувствовала.