Фридрих Незнанский - Контрольный выстрел

— …именно это обстоятельство и должно настораживать в первую очередь. Можете для удобства назвать его синдикатом, воровским общаком, как угодно, название сути не меняет. Этот центр существует. И доказательством тому может служить ну, скажем, такой факт. Вот вполне разумное предложение об изменении порядка кредитования коммерческих банков. Это же в цивилизованном государстве вполне естественный процесс. А у нас — трагедия! И убивают банкира, и тут же списывают на какого-то там ревнивого водителя… Ну что вы скажете?

Саша вмиг насторожился. О чем это профессор? Неужто об Алмазове?

— А это вы кого же имеете в виду, Феликс Евгеньевич?

— Так все же газеты писали… Этот… Алмазов. Умная голова. И программа у него была вполне реальная. Я, естественно, исхожу из заявлений прессы. Лично с ним я знаком не был. Но как пример того, о чем мы тут с вами рассуждали, я полагаю, лучше сейчас и не назовешь… Однако что ж это мы? Я вовсе не желаю, чтоб у моего бывшего студента сложилось превратное представление о его старшем коллеге. Поэтому давайте, Саша, выпьем по чашке чаю, а вы мне расскажете, что вас еще волнует.

Они проговорили еще добрый час, но воспоминания Маркуши касались университетского прошлого, и Турецкий не стал посвящать профессора в существо своих забот. Но реакция Феликса Евгеньевича на те сведения, что уже успели просочиться в газеты — это касательно признаний Кочерги, — насторожила Сашу. Значит, есть умные головы, которым мозги не запудришь столь примитивным ходом. Надо бы, конечно, взглянуть, как все это газетчиками подано…

Спускаясь по вытертым подошвами знаменитых в недавнем прошлом композиторов ступеням, Турецкий сопоставлял сведения, полученные от Маркуши и Олега, и видел между ними много общего. Только Олег склонялся исключительно к криминальным разборкам, а Феликс Евгеньевич видел не частности, а общую панораму развития событий. Почему-то больше верить хотелось именно ему, хотя в основе — все те же неопределенные ссылки.

Из ближайшего автомата Турецкий позвонил в приемную Кости, Клава сразу соединила. Меркулов, услышав голос Турецкого, ничего не объясняя и не слушая, сказал одно лишь слово: «Жду».

Когда Саша вошел, Костя в излюбленной позе маячил у окна, символически провожая в последний путь товарищей. Вот бы кому изобразить в кино капитана Немо…

— Сядь, — сказал нервно. — Ты ту свою шайбочку, как вы ее назвали, не выбросил еще?

— Как можно, Костя?! Она же ведь, наверно, больших денег стоит.

— А я сегодня утром говорю Егорычу: ну-ка, друг ситный, поставь-ка автомобиль на яму и пошарь по днищу. А он мне: «Да вы что, Митрич! Я ж ее вчера на профилактику гонял, чего там смотреть?» Словом, поставил, залез и вон чего принес, на, на память… — Костя швырнул металлическую пластинку, напоминающую средних размеров гайку, на приставной столик.

Турецкий с опаской посмотрел на нее.

— Не бойся, в этой штуковине уже хороший мастер покопался. Теперь не работает. Сувенир. Чьих же это рук дело? Как считаешь? Ну — ты, это понятно. А мне-то зачем?

— А ты в машине иногда всяких генеральш возишь, — сказал Саша и вдруг запнулся.

— Ну продолжай, — сухо отозвался Меркулов, — а дальше-то что?

— А дальше — они, эти генеральши, болтают всякую чепуху. А может, совсем и не чепуху! — в запальчивости выдал Турецкий. Костя с удивлением поглядел на него и покачал головой.

— Ты чего это? Нервишки пошаливают? А я тут как раз о твоем отпуске размышляю… Отпустить, что ли?.. Где мотался?

Покручивая гаечку на полированной поверхности столика, Саша сел и, не вдаваясь особо в детали, пересказал все дела, начиная с утреннего посещения конторы Пыцика.

Костя вдруг заулыбался:

— Живой, бродяга? Ах, как он витиевато умел про мать высказаться! Песня, а не эта… ненормативная лексика.

Услышав о событиях в «Урожайной», построжел лицом, а сообщение Маркуши воспринял как хороший, приятный анекдот. Но когда Саша закончил и попробовал сделать свои выводы, остановил его:

— Не торопись. Это тема для отдельных размышлений. Не забалтывай. Ну а теперь меня послушай.

Поскольку Костя, кажется, отродясь не делал никаких записей, полагаясь на свою чертовскую память, он просто сел на стул, положил локти на стол, утопил в ладонях подбородок, что являло его высокую степень раздумья, и сказал как о чем-то обыденном:

— Был у академика. — Так в их кругу называли директора Службы внешней разведки.

«Вот это да! А как просто, как доступно!» Но Меркулов никак не отреагировал на иронию, расплывшуюся по физиономии Турецкого.

— Разговор состоялся хороший, но главное не в этом. Кирилл действительно, по его выражению, лег на дно. Сколько это будет продолжаться, пока неизвестно. Но с ним все в порядке. Сегодня, ну как у них там положено, пришла очередная шифровка. Я не стал допытываться подробностей, он сам просил передать матери от себя лично, чтобы она не волновалась. Считаю, что этим двоим во внешней службе можно полностью доверять — ему и Валере. Но…

— Ага, значит, есть все-таки это «но»?

— Мне не нравятся ошибки международной телефонной службы. Есть два варианта: либо это действительно ошибки, либо кто-то кого-то очень хорошо водит за нос. Твое мнение?

— Батюшки! Кого-то стало интересовать мое мнение?

— Не ерничай!

— Упаси Бог, Костя… Я ж ведь заявил однажды, если помнишь: ошибки можно проверить лишь одним механическим способом — найти нервного абонента.

— Значит, все же имеешь сомнение?

— Имею, Костя.

— Хорошо, пока остановимся на этом. С Шурой, наверно, стоит мне поговорить? Ну, об академике? — совсем непонятная у Кости появилась интонация в голосе — неуверенная, просительная. В чем дело?

— Естественно, а кому же еще? Ты вот лучше объясни мне, Костя, поскольку слушал я ваши воспоминания не раз, а так до сих пор и не выяснил, кто Киркин отец? Что это за мистический Матюша?

Костя помолчал, пожевал губами и, поглядев на Турецкого с некоторой опаской, ответил:

— Был у нас на юрфаке такой веселый парень. Матвей Калина. Откуда-то из-под Александрии, кажется, родом. Это Кировоградчина, кажется. Ну и Шурка имела родню где-то в тех же краях. Она красивая в девках была…

— А вот это мы уже слышали, — констатировал Турецкий не очень вежливо.

— Многие за ней ухаживали, — продолжал гнуть свою линию Костя. — А повезло этому Калине. Тоже был видный хлопец. Может, даже слишком видный. Он после МГУ обратно к себе умотал, вскорости перебрался в адвокатуру, в какие-то, кажется, диссидентские дела влип — и сбежал. А Шурка из-за родов на целый семестр отстала. Закончила, слава Богу, ушла в угрозыск и… выросла.

— Ну а ты, Костя, когда под нее стал клинья-то подбивать? — уже совсем обнаглел Турецкий, но Костя был весь в воспоминаниях.