Стивен Соломита - Взмах ножа

Он почувствовал, как Мудроу схватил его за горло. Сержант поднял грека и ударил головой о стену. Раз и другой. Собравшись в ожидании конца — потому что на месте полицейского он бы прикончил противника, — единственное, казалось Джонни, что он может, — это плюнуть легавому в лицо. Но даже для плевка у него уже не было сил.

— Остановитесь, сержант, прекратите.

Мудроу впервые обернулся к своему спасителю.

Одержимый мыслью покончить с Джонни Катаносом, он даже вообразить не мог, что здесь появится кто-то еще, и не сразу осознал, что это Леонора Хиггинс, холеный отутюженный сотрудник ФБР.

— Как, черт возьми, вы сюда попали? — спросил он и, не дожидаясь ответа, надел на Катаноса наручники, посадив его на стул рядом с Музафером.

— Интуиция, — сказала Леонора. — Вы же сами говорили.

— Интуиция не для шизов. Как вы нашли меня?

— Я уже две неделю хожу за вами по пятам.

Это сообщение ошеломило Мудроу. Он не мог поверить, что такое вообще возможно. Взбудораженный этим откровением, он чуть было не наделал ошибок. Однако, подумав, всего лишь перешел на другой тон:

— Две недели? Кто вам поверит?

— Коричневое лицо, коричневая форма, коричневая машина. Никто не обратит внимания, если только не бояться штрафа.

Мудроу кивнул.

— Все верно, агент.

— Хиггинс.

— Все равно. Но вам не кажется нелепым то, что ваш пистолет направлен в мою сторону? Все-таки здесь я — положительный герой, как вы понимаете. — Он показал рукой. — А это «Американская красная армия». Слева направо: Тереза, Музафер, Джейн и то, что осталось от Джонни Катаноса. Есть еще одна героиня, по имени Эффи, она находится в шкафу на Адмирал-авеню.

Только тут, слушая Мудроу, Леонора ощутила ситуацию с такой пронзительностью и остротой, с какой небоскребы прорезают небо Нью-Йорка зимней морозной ночью. Если она сейчас уберет пистолет, секунду спустя он обезоружит ее и убьет их. Ее он не тронет, но этих людей он убьет. А к наказанию, которое последует затем от общества, отнесется спокойно.

Она смотрела на окровавленного Джонни, на обожженную, поверженную Джейн, на Музафера и Терезу и понимала, что обязана уберечь их от расправы.

— Я не могу позволить вам убить этих людей, — прошептала она. — Я знаю, что они сделали, но не могу.

Мудроу медленно повернулся и посмотрел ей в глаза:

— Что значит «убить»? Я говорил что-нибудь об убийстве?

Леонора наставила пистолет на Мудроу.

— Не валяйте дурака, — сказала она. — Может быть, вам все равно, где вы проведете остаток дней, но я не собираюсь продолжать свою жизнь за тюремной решеткой. Если не возражаете.

— Конечно. — Мудроу согласился немедленно, даже не помышляя о том, чтобы отказаться от своих намерений. — Что же вы сразу-то не сказали? Мы сейчас все устроим. Вы развернетесь, выйдете отсюда, сядете в машину и исчезнете. И никто ни о чем не узнает.

Увидев, что Леонора колеблется, он продолжал:

— Вы же знаете, что они сделали. Вы же видели обугленные тела. Это был не фильм. Это были тела детей. И их родителей. И кровь была настоящей.

— И что отсюда следует? Вы сделали свою работу, а я делаю свою. Мы не судьи и не присяжные. — Ее саму коробило от этих штампов, но она чеканила как по писаному: — У нас есть только одно право — арестовать их.

— Нет! — Мудроу стукнул кулаком по столу. — Вы представляете, что произойдет после того, как вы их арестуете? Вы хоть понятие об этом имеете? Прежде всего их рассадят по одиночкам, чтобы другие заключенные не могли причинить им вред. Потом они начнут пороть чушь о революционной борьбе, и какая-нибудь свинья в ООН завопит, что они герои. А потом их посадят в федеральную тюрьму и будут оберегать от всех напастей, потому что года через три-четыре — можете не сомневаться — найдутся другие дегенераты, которые захватят группу американских туристов, и эти ублюдки сгодятся для того, чтобы освободить заложников. — Он замолчал, переводя дух. — А через пять лет они снова станут убивать. Убивать детей и убивать их родителей. И это будет происходить не на съемках. Так что, мисс Хиггинс, мы их остановим. Пока мы можем их остановить. Оставьте этот дом. Оставьте на пять минут. А потом вернитесь и пристрелите меня. Вы будете героем ФБР до конца жизни. Вас прославят больше, чем убийцу Диллинджера, а Бредли почувствует себя таким идиотом, что перейдет в ЦРУ. — Он шагнул к ней. — Это чудовища, Хиггинс. Посмотрите на них. Ни капли раскаяния. Они несут в себе смерть.

Одно и то же решение они приняли одновременно. Мудроу знал, что она не отступит, ни за что на свете не отречется от «высокого звания агента ФБР», присвоенного ей в торжественной обстановке.

В жизни, в реальной жизни действуют судьи, присяжные, полицейские, но ни одному человеку еще не удавалось стать всем сразу. Даже Мудроу, который, как и остальные полицейские, знал, что речи судей обычно произносятся только для того, чтобы уберечь преступника от тюрьмы, даже Мудроу, который сам по правилам не играл никогда, даже он в какую-то долю секунды прочитал в ее глазах решимость.

Ждать было бессмысленно. Он бросился на нее, и в этот самый миг она нажала на спуск. Другого выхода у агента Хиггинс не было.

Пуля попала в верхнюю левую часть груди — она и целилась в сердце, — но чуть ниже плеча, и Мудроу рухнул. Он попытался встать, не обращая внимания на пистолет, наставленный на него, но не смог шевельнуться.

Она видела, как он пытается изо всех сил сохранить сознание. Нельзя сказать, что в этот момент он получал достойное вознаграждение за работу, которую не смогли выполнить сотни людей.

Она опустила руку, увидев, что Мудроу плачет.

— Простите меня, — сказала Хиггинс.

Две недели она откладывала это, но первые распустившиеся азалии заставили Леонору Хиггинс поехать в Нижний Ист-Сайд. После пяти месяцев слякотной зимы Проспект-парк, — там находился нью-йоркский ботанический сад, это в двух кварталах от дома Леоноры, — как только в конце марта расцветали первые крокусы, казался Эдемом, к которому устремлялись тысячи горожан. К маю, когда температура поднималась до двадцати градусов, а деревья покрывались нежными зелеными листиками, это паломничество было лекарством для Леоноры, ее наркотиком, которым она кололась при каждом удобном случае. Несмотря на шум машин, а от него, как известно, нигде не скрыться, она чувствовала, как все в ней расслабляется, стоит лишь войти в парк. А в глубине его, среди огромных клумб нераскрывшихся тюльпанов, она полностью растворялась в природе. Леонора знала, что долго это не продлится, что в конце июня парк снова опустеет. Исчезнут толпы посетителей, дети станут приходить позже, уходить раньше, а молодые мамы с своими малышами предпочтут бассейн неподалеку от дома зеленой лужайке в ботаническом саду.