Донна Леон - Выстрел в лицо

— И что там? — поинтересовался Брунетти.

— Мне кажется, ядерные отходы и высокотоксичные химикаты, — сказал граф голосом, лишенным всякой интонации. От его деланного спокойствия у Брунетти поползли по спине мурашки. Граф вновь повернулся к портрету дамы и принялся его рассматривать. Словно прочитав мысли Брунетти, он, не отрывая глаз от картины, добавил: — Я знаю тебя, Гвидо, и знаю, о чем ты думаешь. После всего, что я сказал, ты наверняка теперь надеешься — пусть даже не совсем искренне, — что на меня снизошло озарение.

Брунетти невозмутимо смотрел на тестя, не опровергая и не подтверждая его слов.

— На меня и впрямь снизошло озарение, — сказал граф. — Только, боюсь, Гвидо, совсем не того рода, как ты думаешь.

Прежде чем воображение подсказало Брунетти, в кого превратился бы его тесть под действием Божественного озарения, граф вновь заговорил:

— Я не раскаялся в своих поступках, Гвидо, и так и не научился смотреть на мир так, как смотришь на него ты — или Паола.

— Так что же случилось? — стараясь говорить спокойно, спросил Брунетти.

— Я поговорил с адвокатом Катальдо — вот и все озарение. Вернее, один из моих адвокатов встретился с одним из адвокатов Катальдо. Ему удалось выяснить, что Катальдо ухватил кусок, который оказался ему не по зубам. Он уже начал распродавать недвижимость. В банке ему дали ясно понять, что шансов на получение кредита у него никаких. — Граф повернулся от картины к зятю и положил ладонь ему на плечо: — Эта информация не для широкого пользования, Гвидо. Буду признателен, если ты оставишь ее при себе.

Брунетти кивнул. Все разъяснилось. Так вот почему синьорине Элеттре не удалось оценить реальный масштаб финансовой катастрофы, постигшей Катальдо.

— Жадность, Гвидо, жадность, — неожиданно сказал граф — скорее бесстрастно, чем осуждающе.

— Что с ним теперь будет? — спросил Брунетти.

— Понятия не имею. Пока о его плачевном состоянии никто не знает, но, когда это произойдет — а это всего лишь вопрос времени, — ему уже не удастся найти партнера и провернуть то дельце с китайцами. Он слишком долго ждал.

— Так что с ним будет? — повторил Брунетти.

— Он понесет громадные убытки, — ответил граф.

— А вы можете ему помочь?

— При желании мог бы, — сказал граф, отвечая на взгляд зятя.

— Но?

— Но это было бы ошибкой с моей стороны.

— Ясно, — кивнул Брунетти, поняв, что не надо было задавать такой вопрос. — И что вы будете делать? — спросил он.

— О, — откликнулся граф, — я вложусь в бизнес в Китае, но только не с Катальдо.

— В одиночку?

— Нет, — коротко улыбнувшись, ответил граф. — В партнерстве с другим человеком.

Интересно, подумал Брунетти, не адвокат ли Катальдо выступит в роли этого «другого человека».

— Все, о чем говорил мне Катальдо, оказалось ложью. Он вешал лапшу мне на уши, расписывая, какие прекрасные контакты налажены у него с китайцами, но все это, как выяснилось, полная чепуха. Утверждал, что дает мне шанс войти в сверхприбыльное дело на самом раннем этапе. — Граф прикрыл глаза. Неужели Катальдо так глуп, что, делая графу предложение, не принял в расчет, что тот обязательно проведет собственное маленькое расследование?

— И что вы ему в итоге ответили? — поинтересовался Брунетти.

— Сказал, что сейчас у меня слишком много проектов и нет свободных денег, чтобы на равных долях войти с ним в дело, — ответил граф.

— А почему вы просто не сказали ему «нет», без всяких объяснений? — чувствуя себя полным дураком, спросил Брунетти.

— Потому что, честно говоря, я всегда его немножко побаивался, — признался граф. — Но на этот раз мне стало его жаль.

— Из-за того, что его ждет?

— Именно.

— Но не настолько жаль, чтобы ему помочь?

— Гвидо, прошу тебя, — поморщился граф.

Хотя у Брунетти и было несколько десятилетий, чтобы привыкнуть, к своеобразной деловой этике тестя, он все же был удивлен. Брунетти сделал вид, что снова заинтересовался портретом тучной дамы, но не выдержал и перевел взгляд на графа.

— А если он разорится? — спросил он.

— Видишь ли, Гвидо, — вздохнул граф, — такие люди, как Катальдо, никогда не разоряются. Я сказал, что он понесет громадные убытки, но разорение ему не грозит. Он давно занимается бизнесом, и потом, у него налажены прочные связи с политиками: его друзья о нем позаботятся, — улыбнулся граф Фальер. — Не трать понапрасну время, жалея его. Если тебе так уж хочется кого-нибудь пожалеть, пожалей его жену.

— Я ее и жалею, — признался Брунетти.

— Знаю, — спокойно откликнулся граф. — Но почему? Потому что симпатизируешь ей? Из-за того, что она так много читает? — спросил граф без малейшего намека на сарказм. Он и сам был большим любителем книг, и для него это был совершенно нормальный вопрос.

— Когда Катальдо за мной ухаживал — а именно так это все и выглядело, — он пригласил меня к себе на ужин. И усадили меня не рядом с ним, а рядом с его женой. Она рассказывала мне, что сейчас читает. Совсем как с тобой на нашем приеме. И все время, пока она говорила про «Метаморфозы», меня не покидало чувство, что она страшно одинока. Или страшно несчастна.

— Почему? — спросил Брунетти, удивленный своей собственной реакцией на слова тестя: название книги заставило его вспомнить о лице Франки и о тех метаморфозах, что оно претерпело.

— Ну, во-первых, из-за того, что она так много читает. А во-вторых, из-за ее лица. Из-за этой ее подтяжки люди чего только о ней не думают.

— И что же они думают, как вы полагаете? — спросил Брунетти.

Граф отвернулся к портрету женщины и внимательно на него посмотрел.

— Нам это лицо кажется странным, — сказал он, небрежно махнув рукой в сторону картины, — но в ту эпоху, когда она жила, ее облик, скорее всего, был абсолютно нормальным. Может, она даже считалась привлекательной. Тогда как мы видим в ней только расплывшуюся толстуху с сальной кожей. Не то что женушки многих моих деловых партнеров, — не удержался от колкости граф.

Сам Брунетти видел между ними много общего, но счел за лучшее промолчать.

— В наше время Франку Маринелло осуждают из-за того, как она выглядит, — говорил граф. — То, что она сделала со своим лицом, так странно и необычно, что людям трудно удержаться от комментариев. — Граф умолк.

Брунетти терпеливо ждал.

— Одному богу известно, сколько жен моих приятелей проделывали над собой то же самое: подтягивали глаза, подбородки, даже все лицо сразу, — прикрыв веки, вздохнул граф. Открыв глаза, он посмотрел не на Брунетти, а на портрет. — А Франка… Она делает то же, что и они, разве что идет до конца. И в результате приходит к полнейшему абсурду. — Он взглянул на зятя. — Мне вот что интересно: думают ли женщины, когда обсуждают и осуждают Франку, о себе? Они относятся к ней как к цирковому уродцу, но, может, тем самым пытаются заверить самих себя, что никогда не решатся на подобное? Что их эксперименты над собой не зайдут так далеко?